Вера (ЛП)

Каждый раз, когда он смотрел на фотографию, то всматривался только в дорогие сердцу улыбающиеся лица. Теперь же он обратил внимание на их тела. На то, как Рейвен слегка прислонилась к плечу Эрика, как его рука обвивала ее талию. Если убрать с фотографии Джин, кто угодно сказал бы, что это фотография привлекательной влюбленной пары.

«Мы оба стараемся всегда держать тебя в своих мыслях, несмотря ни на что».

Несмотря ни на что. Несмотря на что?

Это невозможно. Эрик не смог бы написать то письмо, которое Чарльз только что прочитал, или любое другое, если бы он был — Чарльз споткнулся об эту мысль — неверен ему.

И все же, в его письмах Рейвен упоминалась все чаще и чаще, с большей теплотой — она готовила ужины, смотрела вместе с ним фильмы. Эрик понимал ее намного лучше, чем раньше, ведь они вместе воспитывали ребенка. И теперь Чарльз понял без всяких сомнений, что идея о них, как о паре, как о любовниках, уже посещала мысли Рейвен.

Она не хотела этого. Она ненавидела себя за это. Каждая строчка в открытке говорила Чарльзу об этом. Но это было так.

Возможно, Эрик понятия не имел об этом… пока что.

Но Чарльз должен был служить во Вьетнаме еще шесть месяцев. Единственное физическое удовольствие, которое он мог дать Эрику, было в виде писем. Тем временем, Эрик будет продолжать ужинать, смеяться, быть родителем и жить с Рейвен. Чарльз был равнодушен к женскому телу, но он знал, что Эрик не был. А Рейвен великолепна по любым меркам. И они были так похожи, на самом деле намного более похожи, чем Эрик и Чарльз когда-либо. Жители Нью-Салема видели эту возможность, даже Армандо почувствовал ее.

Он так хотел верить, что это невозможно. Но слова, сказанные призывной комиссии, настигли его: «Грех неизбежен. Это часть человеческого существования». Его сестра и его любовник, в конце концов, были всего лишь людьми — одинокими, изолированными, жаждущими любви, тепла и секса…

Разум Чарльза все еще протестовал: «Эрик не мог бы. Он не мог бы.»

Он никогда не обманывал, нет. Он никогда не проявлял даже эмоциональной симпатии к Рейвен. И все же, они с Чарльзом полюбили друг друга против их обоюдного желания, пытаясь отрицать это почти до того момента, когда впервые поцеловались. Месяцы совместной работы и дружбы породили эту любовь. И они не смогли бы остановить это, потому что, видит Бог, они пытались.

Если это случалось раньше, это может случиться снова.

Пока Чарльз сидел, оцепенело держа в руках открытку, Тони просунул голову в барак:

— Мы идем в город сегодня вечером. Ты с нами, Муньоз?

В ответ Армандо в очередной раз вырвал в ведро.

— Похоже, это значит «нет», — дружелюбно сказал Тони. — Как насчет тебя, Профессор? Когда-нибудь тебе придется перестать прятаться тут и писать письма и, наконец, немного повеселиться. Может, священник и не может по-настоящему повеселиться, но блин, ты мог бы хоть пива выпить.

— Бывший священник, — автоматически поправил его Чарльз, бессмысленно, как попугай.

— Почему бы тебе не пойти? — Армандо рухнул обратно на свою койку. — Отдохни хотя бы раз.

— Я должен остаться с тобой.

— Что еще ты собираешься мне сказать? Продолжай пить это сладко-соленое дерьмо, старайся попадать в ведро?

Чарльз помедлил.

— В основном, да.

— Не беспокойся обо мне, Профессор. Я выживу, — лицо Армандо исказила гримаса, как будто его желудок решил оспорить эту браваду. — Ты действительно хочешь сидеть тут весь вечер и наблюдать, как я блюю?

Хотя Чарльз лучше бы остался со своим пациентом, он знал, что всю ночь не сможет думать ни о чем, кроме Рейвен и Эрика. Разве что у него получится как-то отвлечь себя.

— Хорошо. Я пойду.

— Срань господня, да у нас тут настоящее чудо! — громко рассмеялся Тони.

Но эта ночь в городе не принесла утешения. Бар, в который они пошли — отвратительное место с гофрированными металлическими стенами и дощатым потолком, — был почти что борделем. Чарльз выпил кружку пива, потом еще одну, и еще, пытаясь любезно отвязаться от полураздетой молодой девушки. Пиво не заглушило ни его собственные тревоги, ни ту суматоху, которую он ощущал вокруг.

Души здесь… это точно было похоже на чистилище.

Некоторые из них упивались этой атмосферой. Банд определенно был среди них, поливая грудь девушки ликером и слизывая его. Даже некоторые проститутки были счастливы — те, которые отхватили себе молодых, привлекательных солдат или, как минимум, тех, которые могли хорошо заплатить. Но этот лихорадочный восторг был связан с совсем другим видом мыслей — холодным, бесконечным расчетом, кто, что и за сколько будет делать. Также была и печаль, как холодное студенистое дно подо всем этим беспорядком — новые девушки, которые не хотели продавать свое тело, парни, которые боялись получить триппер, но не желали упасть лицом в грязь перед своими товарищами, и устойчивая качка тошноты тех, кто выпил слишком много.

«Подождите, — мысли Чарльза были размытыми. — Может быть, это всего лишь я».

Хорошо приложившись к бутылке джина, Банд начал орать: