Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

навеки. ...Кто не понимает Православия — тот никогда и ничего не поймёт в народе. Мало того: тот

не может и любить русского народа, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть".

Эти слова Достоевского из подготовительных записей к "Дневнику писателя" за 1881 год (то есть

тут итоговое, предсмертное его суждение) — средоточие всего творческого осмысления им народного

бытия. Русского бытия. Достоевский отождествлял ведь понятия русский и православный. Даже записал

однажды: "...что православное, то русское". И "славянский вопрос" осмыслял через Православие: "В

славянском вопросе не славянство, не славизм сущность, а Православие". Вот где обретал он ту почву, в

отрыве от которой сознавал главную беду просвещённого русского общества. , Правду народную он

понимал вполне конкретно: "Не говорите же мне, что я не знаю народа! Я его знаю: от него я принял вновь

в мою душу Христа, которого узнал в родительском доме ещё ребёнком и которого утратил было, когда

преобразился в свою очередь в "европейского либерала".

Достоевский и единомысленно близкие ему литераторы (Н.Н. Страхов, АА. Григорьев и др.),

соединившиеся ненадолго вокруг издания журналов "Время" и "Эпоха" (1861—1865), недаром нарекались

почвенниками. "Это другое имя славянофилов и славянофильства, более, пожалуй, конкретное и

жизненное, менее кабинетное и отвлечённо-философское", — заметил позднее по этому поводу Розанов.

Понятие почвы в данном случае метафорично: это те православные начала народной жизни, какие

единственно, по убеждённости Достоевского, могут питать здоровую жизнь всей нации. "Кто почвы под

собой не имеет, тот и Бога не имеет" — вот основная идея почвенничества, в сжатой форме выраженная

главным героем романа "Идиот". В романе "Бесы" та же мысль выражена несколько иначе: "А у кого нет

народа, у того нет и Бога". Понятие почвы из сопоставления двух словесных формул проясняется

несомненно: почва — народ. Образованное общество (метко названное уже в наше время

"образованщиной") оказалось с корнями оторванным от этих питательных начал и оттого подверженным

пустой мечтательности, несущей беды и нации, и государству. Достоевский точно заметил: если они и

полагают, будто любят народ, то ведь питают свою любовь не к тому, что есть, а к тому, что хотели бы

видеть, то есть что намечтали себе по поводу народа.

О подобных деятелях он вынес суждение, для всех времён справедливое: "Они смеялись над верой

своего народа, считая себя за народ". Может, правда, возникнуть вопрос: а почему же не их считать

народом или хотя бы подлинными столпами общества? И на это ответ прост: "Созидается общество

началами нравственными. В нравственных началах вы ничего народу не принесёте лучшего, ибо у него

Православие, а у вас ничего".

Ставить веру в Христа ниже культуры — вот общая для всех времён западническая

интеллигентская позиция, разрушающая все основы национального бытия. Православие если и не

отвергается, то признаётся составной частью культуры, основанной на "общечеловеческих" ценностях, на

идеях абстрактного гуманизма. О таком гуманизме Достоевский отозвался точно, выразив глубину

постижения проблемы: "Отсутствие Бога нельзя заменить любовью к человечеству, потому что человек

тотчас спросит: для чего мне любить человечество?" О любви к человечеству он же заметил остроумно:

"Кто слишком любит человечество вообще, тот, большею частию, мало способен любить человека в

частности". Писатель несколько раз возвращался к этой мысли, ибо на ней многое сходилось из жизненных

противоречий.

Гуманизм, по сути, не имеет подлинного содержания. "Общечеловеческое" же сам писатель

противопоставлял истине религиозной. Гуманистическая система закладывает, по наблюдению

Достоевского, основы неизбежной порочности человека и общества: поскольку критерий истины

переносится из сакральной сферы в область человеческого своеволия, то никакого единства истины, как и

нравственного единства, быть при господстве таковой системы не может.

Со славянофилами Достоевский с самого начала имел многие точки соприкосновения, хотя на

первых порах и у них предполагал неполноту знаний о народе. Иные славянофилы, зная о православных

началах народного существования, не могли не увлечься на первых порах и внешней видимостью, отчего

допускали те промахи, над какими иронизировали Чаадаев, Герцен и Тургенев. Достоевский же заподозрил

тех, кого позднее сознает своими единомышленниками, в некоторой мечтательности.

Ранние отрицательные отзывы Достоевского о славянофилах, его противопоставление себя

славянофилам основывались на причине чисто внешней: он имел о них стороннее мнение, пользуясь скорее

мифом о славянофилах, нежели подлинным знанием. Позднее, в "Дневнике писатели", он о такой

мифологии говорил ясно: "Славянофилы до сих пор понимаются различно. Для иных, даже и теперь,