Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Увлечение античностью, идущее еще от классицизма, символизация внутренних состояний в образах и

категориях язычества Древней Греции и Рима, накладывали и на все религиозные переживания языческий

же покров. Все эти внешне довольно невинные привычки, обычаи и ритуалы несли в себе опасность

душевного расслабления, затрудняли саму возможность духовного трезвения, отрицали необходимость

напряженных духовных стремлений. В душах людей образовывалось причудливое смешение обрывочных

религиозных переживаний, часто усугубляемое мистическим любопытством.

Один из крупнейших историков XVIII века кн. М.М. Щербатов писал в книге с примечательным

названием "О повреждении нравов в России" (конец 1780-х гг.): "Взирая на нынешнее состояние отечества

моего таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам <...>, не

могу я не удивляться, в коль краткое время повредились повсюду нравы в России." Он же и причину тому

обнаружил определенную: "Исчезли любовь к Богу и к святому Его закону, и нравы за недостатком другого

просвещения, исправляемые верой, потеряв сию подпору, в разврат стали приходить".

4. В религии, как и во всей жизни, в культуре времени явственно обнаруживало себя игровое

начало. Кто-то соблазнялся игровым началом в масонстве, а религиозная неразборчивость тому помогала.

Значительная часть играла в вольнолюбивых римских граждан, вылилось в результате в стояние на

Сенатской площади в декабре 1825 года.

5. Особенность культуры того времени, да и более позднего, в том еще проявлялась, что многие

активно строили даже свою жизнь по заимствованным в искусстве образцам. Прежде всего использовались

литературные клише, особенно из сентиментальных романов. Позднее это было описано и в литературе.

Даже гусарский полковник Бурмин из пушкинской "Метели" (этакий Васька Денисов, каким

представляется нам гусарский офицер) объясняется в любви предмету своей страсти подобно Сен-Прё,

герою романа Руссо "Юлия, или новая Элоиза". Ситуация прекомическая, недаром же так развеселила она

Баратынского, о чем свидетельствовал сам Пушкин. В "Евгении Онегине" Пушкин отчётливо показал нам,

что представляла собою сентиментальная дева на рубеже XVIII и XIX веков.

Одна из судеб, сопряженная с историей русской литературы, судьба не вымышленного персонажа,

но реального живого человека, — проблему просветительского гуманистического обольщения, выявила с

очевидностью жестокой.

К сентиментализму обычно относят и самое известное произведение конца XVIII века —

радищевское "Путешествие из Петербурга в Москву" (1790). Жанр "путешествия" вообще стал одним из

излюбленных жанров в сентиментализме.

Александр Николаевич Радищев (1749—1802), жертва революции, типичный просветитель-

гуманист — фигура в истории русской литературы трагическая. Принадлежа к образованному элитарному

слою, выделившемуся из состава народа в петровскую эпоху и сознававшему свое противостояние

основной массе нации, Радищев первым ясно выразил тот комплекс вины перед народом и то стремление

облегчить его положение, какими затем будут страдать многие и многие поколения русских борцов за

народное счастье.

"Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала" — в этих

начальных словах "Путешествия" отразилось искреннее сострадание, возвышенное и чистое душевное

состояние, из тех, что имеют несомненную духовную основу. Радищев открывает собой

парадоксальнейший ряд русских революционеров, какие не перевелись даже в большевистский период, —

борцов, готовых на безусловное самопожертвование во имя великой цели, великой идеи счастья ближних

своих. Они в большинстве своем ничего не желают для себя, их деяния не замутнены никакими

своекорыстными соображениями, они даже рискуют потерять всё и теряют, но ничто не смущает их — и

они идут и гибнут, романтически ведомые светлой мечтой. В этом их уникальное положение в ряду

деятелей мирового революционного процесса. Таков и Радищев.

Кажется, подобные борцы все суть живое воплощение той самой заповеди Спасителя, которою

были ведомы и великие святые подвижники, воины Христовы (и ведь порою многих из "борцов за народ"

так и называли — святыми, пусть даже не в духовном, но более в житейском смысле):

"Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15,13).

Но нам следует не обольщаться, а ясно увидеть сущностно порочную основу стремлений и деяний

подобных людей. Имени Христа не несли они ни в сердце, ни в мыслях, ни в деяниях. Хотя бывали случаи,

когда кто-то претендовал именно на звание продолжателя Его дела (как цареубийца Желябов, например),

— по всему были они антихристианами. Ими двигало своеволие, но не смирение. Они вносили в жизнь

хаос бунта. Что стало причиной того? У каждого своя конкретная ситуация, свои и причины.

Обратимся к Радищеву. Он слишком поддался обольстительным обманам века и слишком