Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Презирая ум и знание, то есть то, что называют военным искусством, Кутузов у Толстого, вопреки

установившемуся о том мнению, вовсе не пассивный фаталист, а деятельный руководитель вершащихся

событий, но не на основе выдуманных правил, а в силу постижения им высших законов, которым он

подчиняет все свои действия.

Кутузов — не пассивен. Он — не суетлив. Он — не суетен. То — качества подобных Наполеону.

Он руководит важнейшим: "Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что

руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают

участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество

пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и

руководил ею, насколько это было в его власти".

Кутузов не отдаёт приказаний, должных влиять на непосредственное развитие событий (ибо эти

приказания ни на что не могут повлиять), но на Бородинском поле отдаёт приказ, внешне бессмысленный,

не могущий быть исполненным, как выяснилось вскоре, — приказ, влияющий на невидимый дух армии, —

приказ об атаке неприятеля назавтра.

И оказывается, Кутузов, со всею своею пассивностью, оказался гораздо искуснее хитроумных

генералов своих, преследовавших цели, прямо противоположные истине, и жертвовавшие этим своим

целям то, что поистине только и может быть подлинной целью на уровне народного понимания:

сохранение жизней многих людей, когда дело идёт так, как оно должно идти.

Задаваясь вопросом: "Каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех,

мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу за всю свою

деятельность не изменил ему?" — Толстой утверждает: "Источник этой необычайной силы прозрения в

смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и

силе его".

Здесь, в этих словах, одно из прикосновений к высшей идее всего грандиозного исторического

полотна, которую сам автор определил как мысль народную.

Мысль народная есть применение ко всему бытию, к войне и мipy в целом, той меры, какая

обретается на уровне народной жизни (на уровне мужика).

Кутузов — один из тех, кто эту меру несёт в своей душе.

Близость народной правде Кутузова (как и расслоение участников события по их отношению к

разным уровням бытия) раскрывается в описании молебна перед Смоленскою иконою Божией Матери

накануне Бородинского сражения.

Среди всех "чиновных людей", которые неискренно, лишь по рассудочной обязанности следовали

скучному для них ритуалу, один Кутузов ведёт себя детски непосредственно и истово, отвечая той

серьёзности, какая присутствует в толпе простых солдат. (Нелишняя деталь: явление главнокомандующего

обратило на себя внимание высших чинов, но не солдат, для которых иерархия Богова и кесарева слишком

важна, не в пример чиновному кружку.) Кутузов пренебрегает военным советом, но серьёзен в молитве: он

сознаёт подлинную систему ценностей.

В "Войне и мире" Толстой сопрягает понимание высших законов истории с мыслью о Промысле.

То, что лежит в душе, часто выражается в непроизвольных, но определяемых свойствами натуры

движениях и поступках. Недаром поэтому первое движение Кутузова, узнавшего о начале отступления

французов, обращено к иконам, соединено с молитвенным движением души к Богу.

Вот одно из незамутнённых проявлений мысли народной.

Для Толстого Наполеон и Кутузов суть не два полководца, не два руководителя движения

организованной массы людей, но олицетворение двух бытийственных начал, определяющих в мipe процесс

его саморазрушения и постоянного самовозрождения и самосозидания по неведомым законам высшего

мироустроения.

И становится ясным тип реализма Толстого, даже точнее: тип его міровидения, міропонимания,

міроотображения. Мірословия. Толстой пытается отбросить всё устоявшееся, по его мнению, в искажённом

виде и оттого привычное, но фальшивое. Критерием он выбирает трезвость воззрения на мip с позиции

мужика, народа, взгляд которого не замутнён наносным притворством, неумением различать истинное и

ложное. Писатель понимает такое воззрение как правду, ту правду, какую ещё в "Севастопольских

рассказах" он наименовал своим героем, "который всегда был, есть и будет прекрасен".

Мысль народная становится понятием, сопряжённым именно с правдивым реализмом Толстого.

С этим связан повествовательный приём, определяемый как "очуждение" — остранение,

отображение взгляда на суть вещей сквозь расхожие стереотипы восприятия. Отчётливее всего такой приём

обнаруживает себя в знаменитом описании оперного спектакля, воспринимаемого глазами Наташи

Ростовой, только что приехавшей в город из деревни и ещё не успевшей вновь привыкнуть к фальшивым

условностям далёкой от народного бытия жизни.