Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

фальшивы. Они могут изображать религиозное чувство, как это делает князь Василий на молебне возле

умирающего старого графа Безухова, но не затруднятся переменить веру, подобно Элен, легко перешедшей

в католичество, — при равнодушном любопытстве всего прочего общества. Люди этого уровня несут

гибель для жизни.

Различия между Москвой и Петербургом определяются не географическим положением, а типом

мировидения и жизненным поведением. Тот или иной персонаж принадлежит к одному или другому

обществу не по месту проживания, а по внутреннему тяготению к различным уровням жизнечувствия.

Персонажи могут перемещаться в пространстве сколько им заблагорассудится, но всегда будут иметь в

своём характере отпечаток либо естественности, либо натужной фальши. И это обнаруживается постоянно.

Недаром Ростовы в Петербурге воспринимаются чужаками, которых отчасти третирует столичная знать.

Не только место проживания, но и национальность, социальная принадлежность и прочие внешние

характеристики человека не являются для Толстого решающими при определении истинной сущности.

Поэтому графиня Наташа Ростова может быть ближе натурой своей к простой крестьянке, нежели к

графине же Элен Безуховой, а русский император Александр имеет большее внутреннее родство с

корсиканцем Наполеоном, чем с русским полководцем Кутузовым. Примеры можно множить.

Проблема подлинного осмысления сущности жизни на уровне барыни есть проблема религиозная.

Святитель Феофан (Затворник) писал о подобном существовании: "Ибо такая жизнь есть жизнь падшего

человечества, которого исходная черта есть самолюбие или эгоизм, себя ставящий целию, а всё и всех

средством. Тут причина того, что всякий хочет навязать свои желания на другого или связать его ими..."

Ярчайшим же образцом погружённости человека в мир фальшивых ценностей, в мир игры,

самообмана и эгоцентрического саморазрушения природы человека становится для автора эпопеи

ничтожная в своём мнимом величии фигура Наполеона.

Толстой отвергает величие Наполеона, ибо его мнимое величие не совпадает с той мерой, какая

обретается в учении Христа: "И никому в голову не придёт, что признание величия, неизмеримого мерой

хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.

Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там,

где нет простоты, добра и правды".

Наполеон служит злу, оттого он и не может быть велик. Он служит крайнему воплощению зла —

войне, которая для Толстого есть несомненное и величайшее зло. Там, где на страницах эпопеи возникает

само понятие войны, там неизменно звучит осуждение её губительности для жизни.

"Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас

любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство своё в искусстве убивать друг друга".

Толстой отвергает величие Наполеона и из своего понимания истории, по отношению к которой

царь (император, властитель, повелитель народов и т.п.) есть её раб. Исходя из этого, а также из

собственного военного опыта, писатель переосмысляет само военное искусство и утверждает

бессмысленность этого понятия.

Истинное руководство военным делом, приходит к выводу Толстой заключается вовсе не в планах,

распоряжениях, диспозициях, приказах и тому подобном, но в чём-то трудноуловимом, хотя и важнейшем

для хода сражения: в укреплении внутренней решимости, внутренней уверенности — в том, что

определяется автором как дух войска.

Люди фальшивого уровня бытия несут в мip разрушающее начало — войну. Война — производное

от действий людей, не понимающих смысла бытия. Людей ненатуральных.

Люди же натуральные вовсе не несут в себе начала вражды и разрушения, даже если их вовлекают

в войну те, кто враждебен подлинной жизни. Вот сблизились на Шенграбенском поле, перед сражением в

момент парламентёрских переговоров, русские и французские солдаты, и непосредственность их общения,

искреннее веселье, захватившее всех, были так неподдельны, так естественны, так невраждебны, "что

после этого, казалось, нужно было поскорее разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем

по домам".

Точно так же нет никакой враждебности в обращении с пленными французами русских солдат

зимой 1812 года, когда они с "радостными улыбками" кормят голодных и поют песни, весело пытаясь

подражать незнакомому для них языку.

"— Тоже люди, — сказал один из них, уворачиваясь в шинель. — И полынь на своём кореню

растёт".

Мужик мыслит часто на уровне природы, уровне дерева. Этот уровень не доступен тем, кто в

слепой своей корысти служит разрушению мipa. Подобные люди живут в мipe фальшивых ценностей и

истина от них укрыта. Одной из таких ценностей стало, например, для них неистинное понятие,

выработанное именно для легчайшего достижения корыстных целей наград, чинов, внешних отличий, —