Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

кто живёт чужими соками — тем ложь нужна... одних она поддерживает, другие прикрываются ею... А кто

— сам себе хозяин... кто независим и не жрёт чужого — зачем тому ложь? Ложь — религия рабов и

хозяев... Правда — бог свободного человека!"

Но правда становится в системе художественной образности пьесы некоей абстракцией. Взамен

одной лжи автор пьесы утверждает ложь иную — обман гуманизма, идеи которого пародийно звучат в

пьяной беседе двух опустившихся "на дно" босяков, шулера и сутенёра. Гуманизм есть новая иллюзия,

которая заменит прежние, и Горький показал это объективно, хотел он того или нет. Бытие человека в

безбожном пространстве обессмысливается, не устанем это повторять.

То что пространство пьесы о босяках строится автором вне Бога, о том свидетельствует реплика

Луки:

Пепел. Слушай, старик: Бог есть?

Лука (негромко). Коли веришь, — есть; не веришь, — нет... Во что веришь, то и есть...

Перед нами пример антропоцентричного мышления, которое ставит бытие Божие в зависимость от

веры в человеке, превращает Бога в иллюзию, включённую в ряд прочих иллюзий, какими живут

персонажи пьесы. Именно Лука ведёт разговор о Боге как об утешительной иллюзии, когда уговаривает

умирающую Анну немного потерпеть.

Ещё одно подтверждение бездуховности мира опустившихся "на дно" — их отвержение совести,

которая, как учил святитель Феофан Затворник, есть проявление духовной жизни человека. В споре Пепла

с Клещём в первом акте пьесы совесть объявляется ненужной и вредной для босяцкой жизни.

Разговор же о духовных понятиях в этом мире извращается лицемерным суесловием.

Склонностью к пустословию страдают многие персонажи пьес Горького.

Нужно отметить, впрочем, что после "На дне", где Горький удачно использовал открытия Чехова, в

его драматургии заметен явный спад. "Дачники" (1904), "Дети солнца" (1905), "Варвары" (1906), "Враги"

(1906) — пьесы пишутся одна за другой, торопливо, нетерпеливо, как будто вдогонку за злобой дня, за

проблемами, которые драматургу всё никак не удаётся осмыслить вполне, и он эстафетно передаёт их от

одной пьесы к другой.

Злоба дня давно ушедшего теперь для нас не актуальна, поэтому не стоит ее обсуждать.

Персонажи пьес мечутся по сцене и по жизни. Они говорят, говорят, говорят, рвутся к какой-то, им

самим до конца не понятной, правде жизни, "ввысь", "к свету", тоскуют, ходят туда-сюда, чего-то ждут...

Разговоры в пьесы нескончаемые, они явно бессмысленны и в ущерб сценическому действию.

5

Горький ставит в центре мира человека, человеческое начало, даже когда говорит об этом начале

как о Боге. Горький — гуманист. Эта аксиома превратилась давно в шаблон, в расхожую банальность, хотя

и не утратила оттого своей истинности.

Горький гуманист, но он не гуманен в полноте своего отношения к человеку. Как будто парадокс.

Но не станем смешивать гуманизм, признание человека некой абстрактной самодостаточной ценностью вне

Бога, и гуманность, любовь к живому конкретному человеку. Человека вообще Горький возносит весьма

высоко. Но что такое человек?

"Что такое человек?" — вопрошает Сатин в своём знаменитом монологе и отвечает: — "Это не ты,

не я, не они... нет! — это ты, я, старик, Наполеон, Магомет... в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе

фигуру человека.) Понимаешь? Это — огромно! В этом — все начала и концы... Всё — в человеке, всё для

человека! Существует только человек, всё же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это —

великолепно! Это звучит... гордо! Че-ло-век!".

Вот совершеннейшее выражение идеи гуманизма. Человек — божество, творец жизни. Но это и

некая абстракция. Конкретного человека как бы и нет ("это не ты, не я, не они..."). Очерченная в воздухе

фигура — и ничего больше. И эта абстрактная фигура — творец всего? Вероятно, некое художественное

чутьё заставило Горького вложить это бесчеловечное превознесение человека в уста спившегося босяка.

Этот слепленный из воздуха фантом возносится Горьким сверх меры. Он посвящает миражу целую

поэму (в прозе) с претенциозно-простеньким названием "Человек" (1903), представляющую набор

банальных трескучих фраз. В поэме проявилась глубочайшая апостасия, которая в немалой мере

определяет развитие человечества в XX столетии. Горький в этом смысле — пророк. Отвержение Бога в его

творчестве помогает разглядеть пагубные последствия безбожного мировидения.

Должно заметить, что Горький близок той разновидности гуманизма, которая превозносит

рациональное начало в человеке. "Моё оружие — Мысль, а твёрдая уверенность в свободе Мысли, в её

бессмертии и вечном росте творчества её — неисчерпаемый источник моей силы!" — так заявляет его

человек-фантом, своим неразумием вызывая жалость к себе. Мысль для этого фантома есть единственный

свет в жизни, источник всесилия, основа бессмертия творческого начала. Смысл жизни он видит в

творчестве. Но что есть творчество? В этой системе — такой же фантом, как и сам Горький человек и его

мысль.