Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Утверждая высшую ценность мысли, Горький отчасти вновь касается всё того же порождённого

просветительскими иллюзиями противоречия между верой и разумом. Правда, Горький верит в своё

божество, в человека, но это именно вера. В системе гуманистических ценностей вера непременно должна

основываться на позитивных основаниях, поэтому на помощь и призывается мысль, ведущая к знанию.

В рассказе "Сторож" (1923), примыкающем тематически к "Моим университетам", Горький

признал, что с ранней юности им руководила и двигала жажда знания, и сделал сущностную оговорку:

"Меня пленил и вёл за собою "фанатик знания — Сатана". Эта оговорка помогает лучше понять

религиозный смысл вознесения мысли в поэме "Человек".

Авва Дорофей предупреждал: "Тому, кто верит своему уму и предаётся своей воле, враг, как хочет,

устраивает падение". Как будто прочитал горьковскую поэму и дал точный и краткий комментарий

духовный.

У Горького своя "религия". Недаром он однажды признался в "религиозном преклонении перед

творческой силой разума человеческого". И именно исключительная вера в разум и мысль привели

Горького к тому нигилизму, который на всю жизнь определил его мировоззрение. Свобода мысли —

великая ценность, если человек помнит о Боге. Вне Бога она превращается в сатанинский соблазн. Да и нет

свободы мысли вне веры.

Бодрые возглашения веры в созидающую силу человека можно встретить и в иных произведениях

Горького. И всякий раз подразумевается за всем этим не конкретный человек, а обобщённое

"человечество". Это человечество становится порой в произведениях Горького неким символом,

обозначающим итог исторического развития всего бытия. Достоевский остроумно заметил: "Кто слишком

любит человечество, тот, большею частию, мало способен любить человека в частности". И причину он же

назвал верно: "Отсутствие Бога нельзя заменить любовью к человечеству, потому что человек тотчас

спросит: для чего мне любить человечество?" Вопрос же этот возникает от безнадежного ощущения

бессмысленности бытия, определяемой отсутствием веры в бессмертие человека, мыслящего своё

существование как самодовлеющее. Поэтому Горький и людей-то не любил (за что их любить в безбожном

мире, эти бессмысленные недолговечные несуразные создания слепых стихий?), конструируя

рациональные гуманистические схемы себе в утешение.

Возражая Горькому, митрополит Вениамин (Федченков) писал:

"Как-то Горький сказал: "Человек — это звучит гордо!" Мне эти слова всегда были неприемлемыми

и казались фальшиво измышленными, самомнительными. Церковь дала другое воззрение на человека.

"Человек! Какое это высокое имя!" — писал блаженный о. Иоанн Кронштадтский в дневнике своём. А он

имел дело со всеми: от царя Александра до нищих... Но больше имел дел с бедными, с народом, который

тысячами ежедневно стекался со всей Руси в Андреевский храм в Кронштадте. Я был счастлив своими

глазами видеть всё это...

"Высокое имя — человек!" Почему? И какое место и значение имеет Церковь в этой "высоте" для

народа?

По христианскому учению — всякий человек, без различия, есть образ Божий. А душа человека,

сказал Христос, дороже всего мира. Ради него сошёл на землю Сам Сын Божий Единородный. А по

нравственному состоянию и по крещению все христиане суть "дети Божии". Апостол Пётр называл всех

верующих духовными "царями", "священниками", хотя они были тогда больше рабами по социальному

положению, человек призывался к ангелоподобной святости, от него требовалось быть выше этого мира.

Какая в самом деле высота!"

Тяга к абстрактному человечеству несчастливо, но логично соединялась у Горького со всё большей

приверженностью к марксизму, тоже ведь имевшему дело с фантомами, а не с живыми людьми.

Проникнувшись сознанием его правоты, Горький не мог не возрадоваться в 1905 году начавшимся

революционным потрясениям, что для писателя-буревестника, как его с некоторых пор именовали, это и

без того естественно: буря затевалась нешуточная.

"Жизнь, как это известно, — борьба господ за власть и рабов — за освобождение от гнёта власти",

— это определение Горьким жизни нельзя упускать из памяти при разговоре о творчестве писателя вообще:

всякий художник изображает жизнь, и изображает так, как сам её понимает, — простенький трюизм.

Для православного человека жизнь есть движение через земное бытие, определяемое возможностью

внутреннего одоления греха на пути к обожению через спасение. Социальная вражда для православного

сознания есть помеха здоровому ходу жизни. Поскольку для Горького это не имеет никакого значения, он

видит в мещанстве стремление "задержать процесс нормального развития классовых противоречий". Не

забудем, что таковой "нормальный процесс" предполагает непременные кровавые потрясения.

Что же мешает этому "процессу" (согласно пониманию Горького)?

Во-первых, совесть.