Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Причислен ли этот случай к чудесам, совершённым преподобным Серафимом Саровским? А случай

несомненный. Шмелёв горячо молился Преподобному: "Ты, Святой, Преподобный Серафим... мо-жешь!..

верую, что Ты можешь!..." Ночью, во сне, ему увиделись те снимки рентгеновские, на которых вдруг ясно

проступили поверх всего буквы: "Св. Серафим". Русские буквы и именно с сокращением "Св.".

"Я почувствовал, что Он, Святой, здесь, с нами... Это я так ясно почувствовал, будто Он был,

действительно, тут. Никогда в жизни я так не чувствовал присутствие уже отошедших... Я как бы уже знал,

что теперь, что бы ни случилось, всё будет хорошо, всё будет так, как нужно. И вот, неопределимое чувство

как бы спокойной уверенности поселилось во мне: Он со мной, я под Его покровом, в Его опеке, и мне

ничего не страшно. Такое чувство, как будто я знаю, что обо мне печётся Могущественный, для Которого

нет знаемых нами земных законов жизни: всё может теперь быть! Всё... — до чудесного. Во мне

укрепилась вера в мир иной, незнаемый нами, лишь чуемый, но — существующий подлинно.

Необыкновенное это чувство — радостности! — для маловеров! С ним, с иным миром неразрывны святые,

праведники, подвижники: он им даёт блаженное состояние души, радостность. А Преподобный Серафим...

да он же — сама радость. И отсвет радости этой, только отсвет, — радостно осиял меня. Не скажу, чтобы

это чувство радости проявлялось во мне открыто. Нет, оно было во мне, внутри меня, в душе моей, как

мимолётное чувство, которое вот-вот исчезнет. Оно было в мне, как вспоминаемое радостное что-то, но что

— определить я не мог сознанием: так, радостное, укрывающее от меня чёрный провал — моё отчаяние,

которое меня давило. Теперь отчаяние ослабело, забывалось".

...Мне ничего не страшно... Это как постоянное состояние начинает пребывать в нём. Ничего не

страшно — потому что: везде Христос. И Его святые... И они — с ним. И с ним — Чудотворец.

Вот зримое несомненное действие Промысла. Уже не в художественном осмыслении — в вымысле

можно и усомниться, — а в обыденной реальности.

Когда мы говорим о том, что Шмелёв был постоянно направляем промыслительной волею, мы не

должны понимать это как исключительность его судьбы: каждого человека ведёт по жизни та воля.

Особенность Шмелёва в ином. Он осознавал действие Промысла и принимал его. Оттого промыслительное

воздействие особенно отчётливо обнаруживает себя в бытии Шмелёва.

В 1934 году Шмелёв вновь берётся за "Лето Господне", одно из величайших созданий русской

литературы. Подобного в маловерии не создать. И ему была дана возможность получить укрепление. Перед

человеком был выбор: довериться докторам или вере, молитве. Нет, он не отказался от помощи врачей, но

она не понадобилась. Вера победила всё.

И он вновь начал вспоминать, как когда-то учил его, наставлял в вере добрый старый Горкин. Уже

ведь создана была первая часть, уже написалось "Богомолье" (1930—1931) — повествование о

паломничестве в детстве к Троице-Сергию с тем же Горкиным и с отцом. Продолжая работу над "Летом

Господним", писатель несколько сюжетов, с книгою сопряжённых, давал отдельными рассказами: "Мартын

и Кинга" (1934), "Небывалый обед" (1934), "Лампадочка" (1936), "Страх" (1937)... Теперь они составили

неразделимое единство.

В "Богомолье" он пишет о приобщении к великим святыням, о благословении старца Варнавы, о

том, что как ни забывается, а вернётся в свой черёд и спасёт. Он сам так и признавал: работа над

"Богомольем" удержала его в жизни. Не просто работа, конечно, а духовное переживание того

паломничества. Переживание того чувства, когда он впервые познал своё соборное единство с крещеным

народом, идущим к Преподобному.

В "Богомолье", как и вообще у Шмелёва, много земного, бытового, обыденного. Но не следует

заблуждаться, что это и есть предмет изображения. Тема "Богомолья" — над-земная, над-временная.

Богомолье — есть путь. Путь человека к Богу. Путь России — к Истине. "Аз есмь путь..." (Ин.14,6).

Богомолье — путь Христов.

Ильин писал: "Сила живой любви к России открыла Шмелёву то, что он здесь утверждает и

показывает, что русской душе присуща жажда праведности и что исторические пути и судьбы России

осмысляются воистину только через идею "богомолья"..."

Русского человека, утверждал Ильин, вела по дорогам богомолья жажда праведности. А это есть

отражение жажды Бога.

В "Богомолье" Шмелёв освежил в себе то, что вело его когда-то в детские годы к преподобному

Сергию и к старцу Варнаве. Жажда Бога становится определяющим творчество Шмелёва состоянием,

которое уже нераздельно и неотступно владеет им при создании "Лета Господня".

"Вот дар большого русского художника... — писал об этой книге Ильин. — Книга, которая никогда

не забудется в истории русской словесности и в истории самой России... Грань и событие в движении

русского национального самосознания... Сразу — художественный и религиозный акт".