Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Шмелёв не устаёт напоминать именно об этой таинственной предначертанности бытия, развитие

которого постоянно подправляется разными средствами, включая попущение тёмным силам: "В те дни он

ещё и не думал о Плане, о "чудеснейших чертежах", по которым творится жизнь, и о тех силах, которые

врываются в эти "чертежи" или попускаются, чтобы их — для чего-то — изменить. Но даже и в те дни

чувствовалось ему, что совершается что-то странное".

Вот смысл одного из попущений: Виктор Алексеевич вызывается в Петербург по делам и

различными "случайностями", в том числе и попущенным греховным увлечением, удерживается там

надолго, тогда как Даринька остаётся наедине со своими искушениями: "Теперь в этом вижу я некое

попущение. Надо было удержать меня в Петербурге. Надо было, чтобы Даринька была предоставлена в

борьбе с искушениями только одной себе".

И начало осмысления всего начинается в тот момент, когда Даринька рассказывает Виктору

Алексеевичу о своих соблазнах и борьбе с ними, а он "как будто видел состязание и игру сил в этой

"божественной комедии", где разыгрывалось по чьей-то воле, по внутреннему, невидимому плану —

страдание о счастье, и тёмные силы были попущены в ту игру. Эта "игра", как выяснилось потом

определённо, была необходима, чтобы направить шаткие жизни ... к определённой цели, — направить

"небесными путями".

Если Даринька борется с соблазнами, с грехом, то Виктор Алексеевич прежде должен одолеть своё

маловерие, которое вначале постоянно подчёркивается автором во многих подробностях: у него в доме нет

икон, он лишь из снисхождения к Дариньке исполняет те или иные обряды и т.д. В детстве живший

церковно, он затем "стал никаким по вере", и только под влиянием Дариньки, направляемый Промыслом,

он возвращается на "пути небесные".

В осмыслении начальной судьбы Виктора Алексеевича Шмелёв соприкасается с давней для русской

культуры проблемой с противостоянием рационального начала и веры в человеке.

Увлечение естественными науками привело его к нигилизму, доводившему его "до кощунства, до

скотского отношения к религии". Рассудок не мог привести к иному результату, как только к возрастанию в

гордыне: "В нём нарастала, по его словам, — "похотливая какая-то жажда-страсть всё решительно

опрокинуть, дерзнуть на всё, самое-то священное... духовно опустошить себя". Он перечитал всех борцов

за свободу мысли, всех безбожников-отрицателей, и испытал как бы хихикающий восторг".

Шмелёвский анализ точен: гордыня ведёт к жажде деятельного самоутверждения, реализуемого

через отвержение всего самого священного, и по истине это становится только бесовскою тягой к духовной

пустоте. На такие прозрения был способен прежде один Достоевский. А вот этот — "хихикающий восторг"

— образ, свидетельствующий о глубочайшем проникновении в бездну душевную.

Результатом всех этих "хихиканий", и отвержений, и опустошений — стала его собственная

семейная драма. Наслушавшись рациональных рассуждений о "физиологическом зове отбора", жена

Виктора Алексеевича вскоре осуществила теорию на практике, нарушив супружескую верность, тогда как

он сам оказался не на высоте "передовых идей" и разорвал отношения с нею.

Увлекшись занятиями астрономией, невер-скептик пережил однажды некое подобие смутного

прозрения в какую-то неведомую небесную тайну, неясное ощущение существования особых небесных

путей, "бездонной бездны бездн":

"В блеске раздавшегося неба огненно перед ним мелькали какие-то незнакомые "кривые", живые,

друг друга секущие параболы... новые "пути солнц", — новые чертежи небесной его механики. Тут не было

ничего чудесного, конечно, — рассуждал он тогда, — а просто — отражение света в мыслях: мыслители

видят свои мысли, астрономы — "пути планет", и он, инженер-механик и астроном-механик, мог увидеть

небесные чертежи — "пути". Но и ещё, иное, увидел он: "бездонную бездну бездн", — иначе и не назвать".

Эта "бездна бездн" стала для него тем неразгаданным ещё намёком, который раскрылся лишь

впоследствии.

Нет ничего случайного и несущественного в создании мастера. Первые догадки, первый толчок к

дальнейшему получил герой после наблюдения за звёздами. И недаром позднее он вдруг внял небесную

Тайну, постиг промыслительную предначертанность своей жизни, слушая в храме, а затем повторяя и вне

его, слова Рождественского тропаря: "...звездою учахуся... Тебе кланятися, Солнцу правды...".

Как последовательный нигилист, главный герой вскоре скептически отверг смутно забрезжившее в

сознании: "Ничего не откроется, а... "лопух вырастет". Верно сказал тургеневский Базаров!.." —

проговорил он громко, язвительно, и услыхал вздох, рядом".

Вот судьбоносный момент, достигший вершины нигилистического скептицизма, он встречается с

Даринькой — и это поворачивает их общую судьбу к "путям небесным".

Более того, даже грех, начало "тёмного счастья" Виктора Алексеевича и Дариньки, имел

промыслительный смысл.