Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Если вопрос кем-то поставлен, то как бы он ни был противен нашему сознанию, нашей душе, он

начинает существовать и требует ответа. И если русские, в справедливом негодовании, отвернутся от него,

посчитав кощунством, то найдутся — находятся давно уже! — такие, кто посмеет ответить при русском

молчании вполне по-смердяковски. И враги России подхватят многоголосо, так что все попытки возразить

тут же увязнут в окружающем оре.

Зачем нужно спасать Россию? Ведь существование русского начала мешает человечеству двигаться

по пути материального прогресса и цивилизации. (И прав будет тот, кто так мыслит.) Потому что русское

начало (наша литература то и подтверждает) ориентировано на стяжание сокровищ на небе, а не на

материальный прогресс. Русское начало нацелено на вечность, а не на время. Потому что оно —

православное. (Достоевский верно сказал когда-то: кто перестаёт быть православным, утрачивает право

называться и русским.) Тут всё так тесно взаимосвязано. Русское начало, впрочем, не поперёк прогресса

стоит, но зовёт: сперва о небесном подумаем, а земное приложится. Безбожному же человечеству это

просто смешно, поэтому и русское начало ему только мешает. Зачем же сберегать этот народ?

Проблему можно решить только в одном случае: если соединить национальную идею с над-

национальной, сверх-национальной целью, постоянно помятуя об истине, высказанной Достоевским:

правда (Христова) выше России.

Солженицын постоянно призывает жить не по лжи. Он пишет и теперь: "Мы должны строить

Россию нравственную — или уж никакую, тогда и всё равно. Все добрые семена, какие на Руси ещё чудом

не дотоптаны, — мы должны выберечь и вырастить".

А зачем? Вообще высокая нравственность (сам же писатель убедительно то показал) часто, если не

всегда, мешает материальному благоденствию. Да это любой человек нутром чует. Нам теперь

навязывается идеал потребительства, а для него нравственность лишь помеха.

Все вопросы можно развеять, сознав: если не хочешь собственной гибели в вечности, то не гонись

исключительно за земным — так Сам Бог говорит. Но чтобы то сознать, нужно веру иметь.

Всё рухнет вне веры. Вот утверждает писатель едва ли не как высшую формулу нравственного

закона, высказанную дворником Спиридоном: "Волкодав прав, а людоед — нет ". Да, здесь точное

разделение законов мира звериного и мира человеческого. Но как не ошибиться: где волкодав, где людоед.

Конечно, с такими персонажами, как Ленин, Сталин, Абакумов или лейтенант Волковой, сомнений нет... а

как с Васей Зотовым? Он ведь искренен, чист, идеален в каком-то смысле. Он, пожалуй, и примет закон

Спиридона, да не разберётся, где кто. И сам к людоедам пойдёт (и пошёл) с чистой совестью. Совесть без

Бога — до ужасного самого дойдёт.

Шулубин в "Раковом корпусе" взывает к некоему внутреннему чувству (вспоминая Фёдора

Иоанновича из трагедии А.К. Толстого) помогающему отличить добро от зла, правду от лжи. Ненадёжный

критерий: многие искренне ошибались (не имея веры, какую персонаж трагедии нёс в себе, — главного

упускать не надо).

Значит, чтобы нравственность утвердить, нужно крепить веру. Вот для чего русское начало

необходимо: оно веру в себе несёт (а кто не несёт, тот не русский). Вера и Церковь поэтому первичны при

любом раскладе.

Солженицын пишет иначе: Церковь мыслит как вспомогательное средство для укрепления

нравственности. Он спрашивает: "Поможет ли нам православная церковь? За годы коммунизма она более

всех разгромлена. А ещё же — внутренне подорвана своей трёхвековой покорностью государственной

власти, потеряла импульс сильных общественных действий. А сейчас, при активной экспансии в Россию

иностранных конфессий, при "принципе равных возможностей" их с нищетой русской церкви, идёт вообще

вытеснения православия из русской жизни. Впрочем, новый взрыв материализма, на этот раз

"капиталистического", угрожает и всем религиям вообще".

Не ставит ли писатель телегу впереди лошади? Нравственность ведь не цель, а средство. Начинает

казаться, что Солженицын видит в укреплении нравственности смысл существования Церкви, тогда как это

лишь побочное следствие её деятельности. К земному ли благу предназначена вести Церковь? Нет, она есть

принадлежность вечности. А писатель печётся о времени, под Церковью разумеет, кажется, некий

общественный институт, не во всём соответствующий ныне, по разным причинам, задаче укрепления

нравственности. Так мы все часто заблуждаемся: видим внешнюю оболочку и принимаем её за сущностное.

Поэтому он несомненно прав во многих своих конкретных претензиях, но абсолютно неправ в общих

суждениях о Церкви.

В "Архипелаге..." Солженицын прекрасно показал: вера, а не абстрактная нравственность помогает

человеку выстоять. Отбросить веру — и прав окажется Шаламов: человека легко свести к сумме

физиологических функций.

Не нравственную Россию нужно строить, но Православную. Разъясняя это на духовном, а не на