Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

противоречие: ему хочется верить в конечную социальную справедливость, а жестокая действительность

заставляет воспринять невозможность её на основах новой безбожной веры. Опора на Маркса и Ленина,

наравне с Евангелием, не может не завести в безвыходный тупик.

Легко можно возразить, что в те глухие годы, когда писался роман, — как было обойтись без

ссылок на "бесспорные" авторитеты. Так. Но прошло время, и — набредая теперь на те "спасительные"

рассуждения, читатель отвергает их ложь. Примешиванием же неправды обесценивается любая истина.

Это подлинная трагедия литературы советского времени.

Вне религиозных истоков попытался осмыслить и отобразить нравственные основы народной

жизни Фёдор Александрович Абрамов (1920-1983). Это, с православной точки зрения, определило

недостаточность его творчества, что особенно проявилось в тетралогии "Братья и сёстры" (1958—1978).

Колхозная жизнь показана писателем трудной, тяжёлой, но все тяготы её определены лишь объективными

условиями (военным лихолетьем, например). Требованиям соцреализма тетралогия, особенно в первой

части, отвечает вполне. Не понравился народу председатель колхоза — и его быстро переизбрали, партия

же народную волю поддержала. Можно и иные признаки соцреализма обнаружить, но это не наша задача.

От книги к книге недоумения, сомнения, попытки глубже осмыслить жизнь у писателя нарастают.

Главный персонаж произведения, Михаил Пряслин, как будто наделённый многими добрыми качествами

душевными, в итоге запутывает и собственную жизнь, и разрушает судьбу ближних своих (становится,

например, едва ли не главным виновником самоубийства любимой сестры Лизы), но причины и смысла

всего совершившегося так и не осознаёт. Не способен осознать. Почему?

Трагедия церковной жизни народа оставлена писателем за рамками его художественных исканий.

Своего рода эталоном жизненного поведения человека становится в четвёртой книге судьба

коммуниста Калины Дунаева, бессмысленно искалечившего, по сути, и собственную судьбу, и жизнь жены.

(Заметим, что рассказ о мытарствах этой женщины, озаглавленный: "Из жития Евдокии-великомученицы",

позволил некоторым исследователям говорить о "христианских мотивах" в творчестве Абрамова. Но не

стоит обманываться игрою слов: христианские мученики претерпевали страдания ради Христа.

Абрамовская же Евдокия всю жизнь мучилась из-за мужа-комиссара.)

В том, как Абрамов показал жизнь деревни, много горькой правды, много писательского таланта.

Но конечная растерянность Михаила Пряслина перед судьбой своей стала своего рода символическим

итогом творчества советского по духу писателя. В конце жизни Абрамов обратился с открытым

укоряющим письмом к землякам, вопрошая их: как допускают они жизнь не по совести, не по заветам

предков? Но о какой же совести можно заводить речь там, где недоумок-комиссар возглашается

нравственным идеалом? Абрамову недостало мужества признать, что долгие годы безбожия и колхозного

бесправия отозвались крушением души русского мужика.

Виктор Петрович Астафьев (1924—2001) от соцреализма всегда был далёк. Его стихия —

добротный критический реализм, приверженность которому со временем усугубляет безрадостное

воззрение писателя на жизнь. Критики с полным правом имеют возможность говорить о нарастании

пессимизма в произведениях Астафьева начиная с середины 80-х годов. Сам писатель в одном из интервью

на исходе века признался, что живёт в злобе к тому, что совершается в нашей жизни.

Как подлинный художник, Астафьев никогда не тянул свою песню на одной ноте. Он умеет быть

грозным и мягким, лиричным и презрительно-гневным, добросердечным, раздумчивым и эмоционально-

страстным — всяким. Но у Астафьева печаль неизбывна. Переходит порой в безысходную тоску по чему-то

утраченному и невозвратимому никогда — не в собственной его жизни, но в бытии всего человечества.

Основу нравственности человек у Астафьева обретает в следовании законам естественной природы,

потому что природа не знает зла, корысти, подлости, коварства. Даже хищник убивает свою жертву не по

кровожадной злобе или зависти, а в силу естественных законов, заложенных в него. Не то человек. Человек

мог бы жить, не губя вокруг себя ничего сверх потребного только в меру необходимости. Но он уничтожает

жизнь, а скоро загубит и себя самого. Это заставляет писателя страдать без надежды.

Ближе всех к природе у Астафьева — охотники. Такие, как Аким в повести "Царь-рыба" (1976) или

Фаефан в "Стародубе" (1959). Они полны естественной доброты ко всему живому, будь то зверь или

человек. Они убивают зверя, потому что таков закон их жизни, но они никогда не убьют бездумно, и всегда

готовы пожертвовать последним для спасения человека. Не по христианской любви (они и не знают её

вовсе), а по естественному инстинкту.

Религия у Астафьева — атрибут народной жизни, присутствующий наравне с прочими часто на