Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

уровне бессознательного суеверия. Лишь однажды Астафьев показал, как религиозные устои определяют

характер и поведение людей в повести "Стародуб": рассказывая о жизни староверческого села,

затерявшегося среди гор и тайги. Вера людей превращает их в жестокое стадо, озлобленное суевериями и

готовое на беспощадное злодейство. Фаефан, живущий вообще вне всякой веры, гораздо человечнее и во

всех отношениях выше этих "божьих людей".

Но ещё хуже — люди города, всегда противопоставляемого Астафьевым деревне (в этом писатель

сходен со всеми деревенщиками). Город — эгоистичен, корыстен, недобр, негостеприимен, завистлив. Его

олицетворяет Гога Гецев ("Царь-рыба"), жестокий эгоист, уродующий и губящий вокруг себя всё, что

попадает в круг его корысти, но и себя обрекающий на смерть.

Нетрудно заметить, что в мировидении Астафьев близок Толстому, узревшему в природе законы

нравственной жизни народа. Сходен Астафьев с Толстым и в неприятии войны. Это неприятие нарастает у

Астафьева от повести "Пастух и пастушка" (1971) к роману "Прокляты и убиты" (1992—1994). Он не

философствует, а жестоко свидетельствует о реальной жизни (впрочем, это тоже своего рода философия).

Реализм Астафьева доведён в романе порой до грубого натурализма. Автор ничего не смягчает.

Писатель отвергает всякую эстетизацию войны. Любой. Для него война всегда мерзка, какие бы цели ни

имела, она всегда ведёт к оскудению нравственного начала.

Особенно Великая Отечественная война, писателю отвратительна. Потому что это ещё и война

власти против своего же народа. Ротный командир Оськин раскрывает её суть без прикрас:

— Значит, главное — вперёд. Вперёд и вперёд. За спину товарищей под берегом не спрятаться,

ходу назад нету. Видел я тут заградотрядик с новыми крупнокалиберными пулемётами. У нас их ещё и в

помине нету, а им уже выдали — у них работа поважнее. И выходит, что спереди у нас вода, сзади беда.

Кажется, новое оружие против врага нужнее. Нет, против своих.

Война вносит в мир нечто, противное самой природе, мерзко-тошнотворное до смертной тоски.

Война требует убийства. Астафьев, отвергая эстетизацию войны, протестуя тем против тех самых

"полутонов" и "плутовства", показывает убийство без прикрас. Но даже и не жестокими крайностями

натуралистических описаний выделился роман Астафьева. Писатель сделал попытку принципиально

нового осмысления войны вообще. Не просто в смысле тотального осуждения её.

Астафьев касается проблемы, которую как будто не заметили вовсе те, кто писал до него о войне.

Эту проблему обозначил отчасти на другом материале Солженицын в романе "В круге первом", и её же —

прямо осмысляя войну с Германией в "Архипелаге ГУЛАГ" (когда вдумывался в трагедию власовского

движения). Что защищал народ в той войне: родину или чуждый ему режим? Каково качество того

патриотизма, под воздействием которого совершаются все эти противоречащие природе человека и

заповедям Божиим зверства?

Религиозная идея в романе "Прокляты и убиты" сопряжена с образом Коли Рындина, солдата-

старовера, который отвергает ненависть к врагу. Тут задумаешься: или и впрямь верно утверждение,

приписывающее староверам большую крепость духа по сравнению с "никонианами", или автор не нашёл

таких же убеждённых в большей части православного народа? Центральное место Рындина в образной

системе романа подчёркнуто и тем, что само название произведения взято из старообрядческой стихиры,

хранящейся в памяти убеждённого сторонника ненасилия: "Все, кто сеет на земле смуту, войны и

братоубийство, будут прокляты Богом и убиты".

Но кто сеет смуту и кто проклят и убит?

Впрочем, здесь нельзя обойти вниманием и многие полутона (которые так не любит писатель),

чтобы, осмысляя означенную проблему с разных сторон, придти к несомненному выводу.

Религиозный подход Астафьева к изображаемым событиям сомнения не вызывает. Более того,

автор романа занимает откровенно антигуманистическую позицию.

Двуногая козявка, меча огонь молний, доказывала, что она великая и может повелевать всем, хотя и

вопиет со страху: "И звезды ею сокрушатся, и солнцы ею потушатся". Но пока "солнцы потушатся" да

"звезды сокрушатся", исчадие это божье скорее всего само себя изведёт.

Разложение гуманизма Астафьев верно усмотрел и в идеологии советской власти, которая вся

выросла на гуманистических идеалах, но практически обнаружила своё пренебрежение именно человеком.

Однако и важнее того, что человек в советской стране родился, чтобы жизнь свою отдавать за строй,

который в ней установился. Вот высшая идея социалистического гуманизма. Её-то Астафьев и подвергает

пересмотру.

Жизнью своею человек оказался вынужденным защищать не только государственный строй, но и ту

систему идей, которая помогает утверждаться самой власти, якобы созданной для охранения этих идей.