Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Но, как часто случается в жизни, наставляемый родителями молодец предпочитает покорности и

смирению соблазнительное своеволие. Ситуация, злободневная во все времена. Всё это влечёт за собою

череду бед и напастей. Молодца подстерегло его Горе-Злочастие, причем под именем этим в "Повести..."

явно действует бес-искуситель, совращающий человека с истинного пути. Показательно: Горе является

молодцу во сне под видом архангела Гавриила.

"И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света " (2 Кор. 11,14).

С этого момента начинается новая череда бед героя, которого преследует покоривший его своей

воле бес. Под конец раскрывается и злой умысел соблазнителя: ввергнуть человека в "наготу-босоту",

чтобы вернее. соблазнить его вновь земными благами, обретение которых теперь должно быть достигнуто

убийством и разбоем. Укрыться от бед и соблазна можно, по мысли безвестного автора "Повести...", лишь в

монастыре, куда бесу вход заказан.

Сюжетная схема "Повести о Горе-Зло части и" в основе своей сближает её с другим "московским"

произведением — с "Повестью о Савве Грудцыне". Герой "Повести...", купеческий сын Савва Грудцын,

также проходит через многие беды и напасти, побуждаемый к тому бесом, который представляется неким

отроком, навязывая Савве свою лукавую дружбу. В отличие от "Повести о Горе-Злочастии", где в основном

отсутствует конкретный рассказ о перипетиях в судьбе главного персонажа, "Повесть о Савве Грудцыне"

содержит подробный предметный пересказ всех похождений искушаемого Саввы. Савва доходит до

предела падения, подписав "богоотметную" грамоту, в которой "отречеся Христа истинаго Бога и

предадеся в служение диаволу", после чего он поклоняется самому сатане в его владениях,

представляющих собою некий град, сотворенный из чистого золота. Однако и подобному грешнику не

заказан путь к покаянию и спасению. В конце "Повести..." Савва вымаливает прощение у Богородицы,

явившейся ему в сопровождении Иоанна Богослова и святителя митрополита Петра. Прощённый Савва

раздает своё имение, найдя последнее убежище в стенах святой обители.

В XVII веке русский человек ещё не отстранялся от духовной основы своего бытия. Напротив, даже

в бытовой обыденной жизни человек тогда пытался увидеть и обрести проявление истинной духовности,

даже святости. В иных видах искусства это стремление прозреть небесное в земном отразилось достаточно

полно — о чем говорилось раньше. В литературе то же самое особенно явно выражено в "Повести об

Ульянии Осоргиной". Она построена на живом соединении традиций агиографической литературы со

своего рода бытовизмом нового времени, который литература начинает лишь осваивать.

"Повесть об Ульянии Осоргиной" и развивает эту тему: рассказывает о жизни, о своего рода житии

такой обыкновенной женщины. В жизни этой всё обычно и обыденно. Однако в самой обыденности

существования Ульянии проявляются черты религиозного благочестия — кротость, смирение, доброта,

трудолюбие, разумность, незлобие. Её подвиг — именно в земном служении ближним. Оставаясь в миру,

Ульяния отвергает все мирские радости, истязает плоть и предаётся постоянной молитве.

"Повесть об Ульянии Осоргиной", написанная сыном Ульянии с использованием житийных

канонов, в предшествующие эпохи была бы совершенно невозможна. И вот примечательно: "Повесть"

стала основой для "Жития Иулиании Лазаревской" — ибо подвижница была прославлена в лике святых. И

как по-разному именуется она: в бытовой повести по родовой принадлежности, в житии — по месту

совершения подвижничества своего.

Но уж совершенно недопустимо ни для более ранних, ни для более поздних времен — то смешение

особенностей автобиографической и агиографической литературы, какое допустил протопоп Аввакум

Петров (1620-1682) при описании собственного жизненного пути. Оставим в стороне церковно-

исторический вопрос о расколе, но вглядимся в личность одного из главнейших его совершителей,

запёчатлённую им самим с великой художественной мощью. "Житие протопопа Аввакума" недаром

признается шедевром не только XVII столетия, но и всей русской литературы.

Мы можем по праву назвать "Житие" первым русским мемуарно-автобиографическим

произведением — в этом протопоп явил себя как истинный новатор. Но он новатор и в том, что написал не

просто автобиографию, но авто-житие, в котором сознательно сделал акцент на собственной праведности,

святости, настойчиво указывая те чудеса, какие сопровождали его деяния на протяжении долгого

жизненного подвижничества. И в этом он обнаруживает себя человеком не старой веры, но нового

времени: можем ли мы представить себе любого русского подвижника, пишущего собственное житие во

славу свою?

Неистовый протопоп, по сути, был предшественником революционных борцов, появившихся два

столетия спустя. Как и всякий революционер, он, в сущностном расхождении с истинными христианскими