Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Это важно сознать: чисто земные мерки. Происходит смешение различных уровней бытия, совершается

мошенническая софистическая подмена понятий, — но сознание как бы отказывается это признать, а

поэтому и оказывается вынужденным принять логику обмана. Понятие о покаянии, о внутренней борьбе с

грехом, вообще о духовной жизни — легко отвергается, признается за несуществующее вовсе: умеешь

словчить, не пропадёшь.

Своего рода коррекции мировоззрения русского человека XVII века способствовала переводная

литература — причем переводимая в основном с польского и латинского вначале на Украине и в

Белоруссии, а лишь затем попадавшая в срединную Россию. Академик Д.С. Лихачёв дал такую общую

характеристику переводной литературы той эпохи: "В отличие от переводной литературы

предшествующих веков, в основном она была светской. Это была литература с занимательными сюжетами,

с эмансипированными героями, литература, где люди пускались в путешествия, смело встречали различные

происшествия, где описывалась любовь, воинские доблести, прославлялись ловкость и сообразительность".

Популярнейшими произведениями той эпохи стали переводные "Повесть о Бове Королевиче", "Повесть о

Еруслане Лазаревиче" и другие авантюрно-рыцарские истории.

Тогда же появляются и переводы различных сборников и отдельных новелл Возрождения. Русский

читатель знакомится с "Декамероном" Бокаччо. Ренессанс обычно характеризуется как "духовный взлет",

"торжество духа" и т.п. В литературном творчестве писателей, подобных Бокаччо, исследователи

усмотрели "духовную свободу", "презрение к церковным и моральным путам, к тому, что сдерживает

свободу человека". Вернее было бы отметить в такой литературе разнузданность плоти. Воспеваемая же

свобода оборачивалась чаще всего, сознавали то или нет сами авторы, ничем не сдерживаемым

проявлением порою самых низких инстинктов и вожделений. Новеллисты Возрождения нередко отдавали

предпочтение откровенному аморализму, если он только проявлялся в какой-либо изящной или остроумной

форме. Одним из отрицательных персонажей такой новеллистики становится весьма часто монах либо

священник, вообще лицо духовное. Именно такая литература становится энергетическим источником

повсеместного распространения мнений о монахах, о лицах духовного сословия как о развратниках,

мздоимцах, обжорах, пьяницах и тунеядцах.

В XVII веке в русской литературе появляются — чего невозможно вообразить в более ранний

период — произведения "антиклерикальные", как их определили позднее исследователи. Из ярчайших

образцов — "Калязинская челобитная". Это сатирическая пародия, написанная якобы монахами

Калязинского монастыря с жалобою на архимандрита Гавриила преосвященному Симеону, архиепископу

Тверскому и Калязинскому (оба — реальные лица). В "Челобитной" от имени этих вымышленных монахов

прославляется и возводится в ранг добродетели ряд пороков, прежде всего безделие и пьянство, и,

напротив, подвергается осуждению всё то, что этому мешает.

Явное воздействие западной новеллистики можно усмотреть в "Повести о Карпе Сутулове и

премудрой жене его". Несомненно, для автора повести главными носителями порока являются лица

духовные — священник и архиерей, ибо они не только не осуждают грех (что входит в их прямые

обязанности), но и сами готовы предаться ему.

В литературе XVII столетия можно назвать, пожалуй, лишь два произведения, чей пафос связан с

отвержением сокровищ на земле, стремление к обладанию которыми раскрывается как прямое бесовское

наваждение, — это "Повесть о Горе-Злочастии" и "Повесть о Савве Грудцыне". Сугубо важно, что

исследователи безусловно утверждают их исконно-московское происхождение, отличая их тем самым ото

всего, что в разной степени было заимствовано (хотя и переработано) извне. В двух этих нравоучительных

произведениях отразилась типично русская манера мышления и миропонимания, сохранившаяся от

времени средневековья.

Основному повествованию в "Повести о Горе-Злочастии" предшествует своего рода "Пролог на

небесах", возводящий разум внимающего к имени Спасителя и указующий на источник всех бед и

злочастий человеческих на земле: на первородный грех. Пролог задает как бы истинный масштаб для

оценки всех дальнейших событий, утверждает, что всякое отступление от правды, всякая погоня за

земными благами и удовольствиями, всякий соблазн есть лишь в который раз повторяющееся

воспроизведение ситуации первородного греха.

Собственно "Повесть..." начинается наставлением неких отца с матерью своему сыну "на добрые

дела". Можно утверждать, что в наставлении этом отражен моральный кодекс времени, идеал и система

поведения, соответствующие религиозным заповедям (хотя в наставление вплетены и советы чисто

житейские, бытовые). Нетрудно заметить, что в основу этих наставлений родительских положены

христианские заповеди.