Вера в свободу. Практики психиатрии и принципы либертарианства

С психологической экономикой типа канемановской тесно связана так называемая «бихевиоральная наука о финансах», которая учит, что «инвесторы фондового рынка нерациональны»128. Авторы, использующие термины «рационален/нерационален», не тревожатся тем, чтобы дать им определение. Вместо этого они их иллюстрируют примерами, как правило, «рациональными» житейски, но «нерациональными» экономически.

Ричард Талер, которого журнал «Форчун» называл «пионером бихевиоральной экономики», провел опрос среди своих друзей о том, «сколько они согласились бы заплатить за то, чтобы устранить один из тысячи шансов немедленной гибели, а также в обмен на какую сумму денег они согласились бы добровольно принять дополнительный один из тысячи шансов немедленной смерти. Он обнаружил, что они заплатили бы не слишком много за дополнительный резерв безопасности, однако потребовали крупные суммы за принятие дополнительного риска — что, строго говоря, рациональным не является»129. Вопрос Талера ставит экзистенциальную, а не логическую проблему. Если поведение назвать «иррациональным», это воспрепятствует нашему пониманию поведения точно так же, как называние матери, убившей собственных детей, «безумной» препятствует пониманию ее поведения.

Репортер «Форчун» цитирует высказывание Талера: «Несоответствие между ценами покупки и продажи было очень интересным», и добавляет: Талер обсудил свои подрывные мысли с немногими доверенными коллегами130. Это была подрывная мысль? Заключительная часть статьи в «Форчун» откровенно перекликается с долгом психиатра защищать пациента от себя самого: «Большая часть того, что бихевиористы могут посоветовать, имеет дело с защитой индивидуальных инвесторов от самих себя»131.

Юмористы давно распознали фальшь такого рода «исследований», проводить эксперименты для которых вовсе не требуется. Примером будет старая еврейская шутка, которую я приведу по памяти:

В первом классе в начале учебного года преподаватель хочет понять, что дети знают и чего не знают. Она спрашивает, умеет ли кто-нибудь складывать. Поднимается много рук. Затем она спрашивает, умеет ли кто-нибудь умножать. Поднимает руку маленький Сэмми Коэн. Учительница спрашивает: «Сэмми, сколько будет четырежды три?». Ребенок отвечает: «Это зависит от того, продаете вы или покупаете».

Предположение, что люди нерациональны, — идея, которая очень долго грела сердца психиатрам и психоаналитикам. Само название знаменитой книги Фрейда «Психопатология повседневной жизни» подразумевает именно такой взгляд на человека132.

Нобелевские премии по «психиатрическим наукам»

Всего пять исследователей получили Нобелевские премии за вклад в медицинскую специальность под названием «психиатрия», и только один из них был психиатром, или, точнее говоря, нейропсихиатром. Юлиуса Вагнера-Яурегга (1857–1940), профессора психиатрии в Венском университете, чествовали в 1927 г. за «открытие терапевтической ценности прививки малярии для лечения паралитической деменции». Паралитическая деменция, также известная под названием «общий паралич безумных», или парез, — позднее проявление сифилиса. Открытие Вагнера-Яурегга стало вкладом в лечение инфекционных заболеваний, а не «психической» болезни. Лечебная мера устарела с открытием антибиотиков. Открытие не имело ни политических, ни правовых последствий.

В 1949 г. португальский невролог и нейрохирург Антониу Каэтану ди Абреу Фрейри Эгаш Мониш (1874–1955) был награжден Нобелевской премией по медицине за изобретение лоботомии в качестве эффективной лечебной меры для психозов. Термин «психоз» не описывает объективно устанавливаемое заболевание. Пациентами Мониша были люди, лишенные свободы в психиатрических больницах и подвергаемые лечению против воли. В своей приветственной речи Герберт Оливекрона, профессор Каролинского института[7] и известнейший нейрохирург своего времени, восхвалял номинанта следующими словами: