Веремя странствий [СИ]

— Чаво-то ты ранёхонько Черняв загоготал, язык гляди втаким гоготом не сглотни… А коней ты покудова не дели, мы по усем приметкам должны невдолзе вернутьси, оно верно не наступить ащё и первый осенней месяц верасень… Сице осе про гнядого Быляты ни чё калякать не стану, а мово Смельчака корми ладно, да и пои… Абы значить не отощал… як и положено уважить гостя. Ваявода не мешкая перьстал гоготать, и, сдвинув ураз свои густы брови, бросил лютый взгляд на Сеслава, на миг задержавшись своими чернявыми очами на его шраме. А Былята вжесь чуя нарастающу грозу меж горячих голов своих путников, кивнул воинам Чернява, шо стояли, держа у поводу лошадей, угрюмо озирая гостей, и развернувшись неспешной поступью направилси к кромке леса, оная плотной зелёной стеной высилась упереди. Следом за ним пошел Борила да и востальны странники, не жёлающие паче глядеть на таких нахохленных хузяев. Уже у самого края чернолесья малец остановилси, и, поворотив голову, посотрел на отъезжающего Чернява… А тот будто почувствовав на собе энтов взор, и сам развернулси да с такой злобой вызарилси на уходящих у дальню стёжку путников, шо Борилке почемуй-то на маненько стало грустно, сице точно узрел он не бероского ваяводу, свово братца, рожденного от росы упавшей с одёжы Вышни, а како-то глупое, предательское Лихо.

Глава десятая. Встреча

Кады путники углубились у лесну чащу, Сеслав, шагающий прямо за Борилой, скузал, обращая свову речь к Быляте:

— Не понравилси мне вэнтот Чернява… Вельми вон угрюмый да неприветливый, точно не берос, а так неведомо чё.

— Ну, энто он можеть по первому сице… вже ж он не знаеть ны, не ведаеть чё мы во себе несём, — оправдывая ваяводу, молвил Былята и рукой придержал ветвь дерева, шоб вона не ударила мальца, шедшего позади няго, по лику.

— Не-а… Былята, не прав ты… Оно сразу видать вон нехороший человек, — вставил Щеко, топающий следом за Сеславом. — Дурной у няго, тёмный глаз… оно и душа, по-видимому, не луче, така ж тёмна, дурна… Эвонто надоть тако удумать, взамест доброго пути, бачить, шо заберёть твово коня… Сице токмо дурной человек гутарить могёть— тында, одним словом.

— А мене казалось, — встрял в толковище старчих Борила, и на малеша задержав свову поступь, оглянулси да посмотрел на Сеслава. — Он не тында, а Лихо…Ну, то самое, кое Асура Велеса предало… но доколь ащё двуглазое. Воины вуслыхав пояснение мальца, разом громко засмеялися, судя по сему, оно им дюже понравилось, а немного опосля Сеслав, перьведя дух от смеху, закалякал:

— Много я градов за последни годы объездил, торгуюче, да сопрувождая тех кто торгашит, и знашь Былята заметил я, шо люд бероский чаще стал со дурным взглядом встречатьси… По младости такова вроде не було, або я не примечал… Но нонче люди со таким дурным глазом об наживе тока и кумекають… гривошники для них точно дётки родные… А некие ваяводы, вже не буду я гутарить их имена, и вовсе устраивая монетны дворы чеканять на тех гривошниках свовы морды… Тьфу! водним словом! ден то беросы, кто о гривошенках шибче чем о людях думаеть.

— Може оно потому-то зло и топаеть на наши земли, да Асур Крышня дитю лишь и смог доверить силу Ясуней, — откликнулси низким голосом Гордыня. — Занеже лишь детска душенька энтим самым гривошникам не подчиняитси, да тока волю вольную любить. Горестно вздохнули воины, вспоминая у то зло, шо иде-тось топало копытами, приближаясь ко родным землям, да смурного ваяводу Чернява, у каковом, будто у водной глади отразилась изменяющаяся душа бероского люда. А Борилка вздохнул со всеми сообща, поелику переворошил у памяти матушку, братцев, сестричек да Младушку, свову деревеньку у коей жили люди попроще, дорожившие не гривошниками, а волей своей. Чернолесье, по которому шли днесь путники, было огромно и вельми благолепно. Здеся дубняк, с поднимающимися у нём могутными дубами, буками, каштанами, сменялси березняками и осинниками, меж них частенько встречалися небольши перьлески, идесь лезли из оземи сякие низкие кустарники да заросли малины аль ожины. Энтот чудный гай был наполнен звуками: пением птиц, шебуршанием ежей, окриками зверья. У лесу раздавались инолды и неведомы звуки аль стенания, кые исторгали духи, приглядывающие за странниками, и высвобождающие от веток, да стволов деревьев едва проторенну, зверину тропку, по оной те шли.