Вересковый мёд

Эрику разбудили чуть свет. Отряд спешно собирался, но в чём было дело, никто не говорил, а она расспрашивать не стала. Складывала вещи в сумку и торопилась приготовить всё, пока никто не видит. Как действуют ягоды хмелёвника, Эрика знала только в теории, самой ей пробовать их не приходилось. Конечно, самую малость на кухне иногда добавляли в молоко, если кого мучила долгая бессонница или кошмары, но Эрика на сон никогда не жаловалась. Косточки от ягод, тоже самую малость, давали старикам, от ломоты в костях. А наставница учила её делать настойки только от болезней, а вовсе не для них. И ещё наставница всегда говорила, чтобы не навредить — сыпь не больше серебряной ложки, а не то вместо средства от ломоты получишь лихорадку. Серебряными ложками в Гранарде ели обычно десерт и мера эта была редкой, но уж очень наставница любила эти ложки. И Эрика решила, чтобы всё подействовало наверняка, двух-то ложек точно должно хватить. Серебра в доме старосты не водилось, равно как и десертов, но одна обычная деревянная ложка вполне заменила две серебряных. Эрика отмерила нужное количество косточек, спрятала их в карман куртки, листья в другой, и проверила, что жёлуди на месте.

Она волновалась. Не знала, как всё получится, но очень хотела, чтобы получилось. Наконец-то, она сможет сделать что-то по-настоящему нужное, а главное избавится от удавки, которой сдавливает её горло предстоящее замужество.

Теперь главное, вести себя так, чтобы псы ничего не заподозрили. Чтобы поверили в её недомогание и остались в Линне.

За Эрикой пришёл Корин Блайт, и она даже попросила его помочь донести сумку, хоть та и не была тяжёлой. Сказала ларьету, что болит голова, и даже с благодарностью оперлась на его руку взбираясь в седло. Она старалась не смотреть по сторонам, боясь столкнуться глазами с Викфордом, боясь, что она выдаст себя или они снова схлестнутся в словесном поединке, и что она опять захочет его ударить. Но… так и не удержалась.

Викфорд рассматривал собравшийся отряд, проверяя все ли в сборе, и его взгляд, скользнувший по Эрике, был мимолётным. И её взгляд, которым она обвела кромку леса и скользнула по Викфорду, тоже. Их взгляды встретились, чтобы разойтись, но… так и не разошлись. Как волна налетая на гранитный берег разбивается мириадами брызг, так и их взгляды столкнулись разбиваясь обо что-то невидимое, притягиваясь и сплетаясь так, словно между ними были натянуты прочные канаты. И Эрике стало жарко, даже без всякой лихорадки, без всяких ягод хмелёвника, как если бы её окатили горячей водой.

Но сегодня что-то изменилось. Что-то во взгляде Викфорда. В нём была не ненависть, а нечто совсем другое, горячее и дикое, тёмное, даже темнее его глаз, и она не знала что. Но оно опалило ей кожу невидимым пламенем, прикоснулось к ней, почти ощутимо и Эрика почувствовала, как у неё под кожей ему навстречу распускаются огненные цветы, как они жгут и заставляют смотреть в эти чёрные глаза, не отрываясь.

У Эрики даже руки задрожали, удерживая поводья, пересохло в горле, и она подумала, что если так пойдёт дальше, то ягоды ей никакие не понадобятся. Она уже едва не в лихорадке.

В воздухе пахнуло грозой. И то ли и правда собиралась гроза, то ли ей показалось, что между ними воздух будто искрит. Он пахнет влажным мхом, прелой листвой, соком ягод и водой из ручья, и эти запахи сегодня она чувствовала особенно остро. Не только запахи, вокруг стало всего слишком много: ощущений, звуков, предчувствий… Она поёжилась, ощущая кожей какое-то волнение, предвкушение, ожидание…

Но чего?

У неё даже губы стало покалывать и запылали щёки, и она едва смогла отвести взгляд от тавиррца, чтобы посмотреть на дом старосты.

Ей очень хотелось и дальше так же сильно ненавидеть Викфорда и лелеять мысль о побеге, но после этой ночи что-то внезапно изменилось вокруг, что-то изменилось в ней. И теперь ненависть всё время смешивалась с новым, будоражащим кровь чувством, с желанием вдыхать этот полный запахов воздух, прислушиваться к звукам леса, и снова, и снова смотреть на тавиррского пса. Пусть с ненавистью, но смотреть. Видеть его лицо, и то, как он хмурится, глядя на дорогу, видеть его руки, удерживающие повод, слышать его голос, от которого по позвоночнику прокатывается тёплая волна и замирает сердце…

И это было что-то новое для неё. Что-то волнующее и пугающее одновременно.

Но ведь он — убийца её семьи. И он везёт её на верную смерть, а она… А она как зачарованная рассматривает исподтишка полоску кожи на его руках, между закатанными рукавами рубашки и шипованным браслетом охватывающим запястье, смотрит как споро его пальцы подтягивают ремни, а ладонь проводит по гриве лошади. Как он наклоняется и что-то шепчет ей — Эрика слышала раньше странную присказку, которой он успокаивал животное.

С этой ночи в ней будто всё раздвоилось. Казалось, что одна её часть руководствовалась разумом и долгом, понимая, что ненавидеть тавиррского пас — это правильно, а другая часть…

И за то, чего хотела другая её часть, Эрике было ужасно стыдно.