Вересковый мёд

Сейчас Викфорд держал её не так, как тавиррский пёс должен держать будущую королеву, и не так, как своё обязательство, которое нужно выполнить из-за данного им слова, а так, словно хотел впитать ладонями каждое прикосновение. Прижимал её к себе всю, не оставляя между ними воздуха и пространства, благо под пледом никто не мог увидеть, как его ладонь гладит её спину и плечо. Гладит не просто, чтобы согреть, а слишком… заботливо? Жадно… Нежно… Словно соскучившись и узнавая заново. Непозволительно. Но у неё даже мысли не возникло его остановить.

Почему в их прикосновениях всё иначе? Почему от них всё сразу меняется между ними? Как будто их тела знают какую-то общую тайну, как будто понимают друг друга без слов. А может быть так и есть? Ведь как ещё объяснить то, что она чувствует прямо сейчас?

Этому нет названия, но Эрике кажется, что от Викфорда исходит какое-то волшебное тепло, оно забирается под одежду, растекается по коже, обволакивая её всю, и перерастает в жар опьянения и желания, которые заставляют её тянуться к нему навстречу и обнимать его ещё сильнее.

Почему ей так это нравится? Нравится прикасаться к нему, чувствовать под пальцами силу его мышц, ощущать щекой его тепло, вдыхать его запах с терпкой нотой можжевельника, слышать стук его сердца? Неровный, быстрый, лихорадочный, почти такой же, как сейчас у неё.

Викфорд притягивал её к себе всё сильнее, а Эрика поддавалась, и его горячее дыхание, касалось её лица и шеи, обжигая. Она чувствовала, как он время от времени прижимается щекой к её волосам или лбу, проверяя, есть ли ещё жар, а ей хотелось…

… хотелось чтобы он прикоснулся губами… К губам… И кажется, не будь вокруг псов, она бы сделала это сама.

Что это? Откуда это безумное желание?

Она, кажется пьяна. Боль почти отпустила, и даже жар стал меньше, а этот хмель в голове, он совсем… совсем не от злосчастных ягод… Он от того, что её щека прижимается к голой коже Викфорда в вырезе его рубашки…

Они ехали не так уж и долго, но когда Викфорд подхватив её на руки, отнёс в одну из комнат большого постоялого двора на развилке, Эрика была совсем пьяна, как будто выпила полбутылки крепкой бьяхи. Викфорд осторожно положил её на кровать, и она нехотя расцепила руки, обнимавшие его шею. Он вышел торопливо, стараясь не смотреть на Эрику, и волшебство растаяло. Почти сразу стало холодно, снова начался жар, не такой сильный, но всё же. И хотелось только одного: чтобы Викфорд вернулся, лёг рядом и обнял, согревая, как тогда в пещере.

Это было сильнее разума, ненависти и логики, и бороться с этим не было никакого желания.

А когда Викфорд всё-таки вернулся, он уже был не один. Следом вошёл худощавый старичок в серой накидке лекаря. Он сдержанно поздоровался, присел рядом и принялся внимательно рассматривать лицо Эрики.

И она внезапно поняла, что её план вот-вот рухнет, потому что о лекаре она совсем не подумала. О том, что обмануть его будет сложно, потому что глаза у неё сейчас, наверное, как две тёмные плошки — от яда расширяются зрачки, и догадаться, что она съела, будет совсем не трудно. И хотя с лекарем наверное можно было бы договориться, да только Викфорд остался в комнате, не собираясь никуда уходить. Он прислонился к стене, скрестив руки на груди, и принялся хмуро и сосредоточенно разглядывать что-то за окном. А на просьбу лекаря выйти, и оставить его с больной наедине, лишь ответил резко:

— Наедине? Я королевский агат. Я головой за неё отвечаю. И это в прямом смысле. Так что я точно никуда не уйду, а тебе лучше побыстрее со всем разобраться и сказать мне, что с ней, и как это исправить, потому что мы очень торопимся, — и он красноречиво положил кинжал на край стола.

Лекарь стал бледен, как полотно, бледнее даже белёной стены напротив, начал что-то бормотать, и рыться в своём саквояже, попеременно заправляя за уши пряди волос. А потом дрожащими руками принялся щупать у неё пульс, и Эрика незаметно сжала его запястье.

Он видел кто она. И точно понимал, что любой недуг фрэйя может вылечить и сама. И не знал, что сказать, лишь косился на кинжал Викфорда, красноречиво направленный остриём в его сторону.

Каждый в Балейре слышал указ короля Эдмунда, который гласил, что пособничество фрэйям и их укрывательство карается смертью. И Эрика видела по глазам лекаря, что он наверняка понимает, куда её везут и зачем, и что сейчас он выбирает между страхом лишиться своей жизни за ложь королевскому эмиссару и желанием ей помочь в этом странном обмане.

— Я вчера неудачно искупалась в холодном ручье, — произнесла Эрика и снова сжала запястье лекаря, — и сильно замёрзла. Видимо от этого… Всё ведь само пройдёт к завтрашнему дню? Да? Мне бы только согреться…