Veritas

Только слабая луна, которую почти совсем закрывали тучи, освещала купол неба. Дрожа от холода, я сидел рядом с Атто. Я должен был взять его за руку и вместе с ним уйти с корабля, но я чувствовал себя внутренне разбитым. Чернота ночи отняла у меня все силы.

Мне казалось, будто я вернулся в Рим, где мы с Атто и Угонио пересекали подземную реку священного города в хрупкой лодчонке, вооруженные только веслом и инстинктом. Но это была, как выяснилось позднее, всего лишь одна из множества параллелей между нынешней ситуацией и теми опасностями, которыми я подвергался ранее с аббатом Мелани: как и теперь, двадцать восемь лет назад в гостинице был больной, который, вероятно, был отравлен, и тогда тоже покушение на жизнь человека было замаскировано под заражение. Меня снова охватило чувство, что круг замкнулся. И мне почти казалось, что повторением одних и тех же событий мне давали понять, что истинное значение всех этих событий вскоре откроется.

Тем временем аббат Мелани впал в тяжелый сон без сновидений, это было видно по его лицу. Я обнял его, чтобы передать ему тепло своего тела.

Так я и лежал на жестких досках корабля и, наблюдая за звездами, вспомнил последние слова Симониса и связанную с этим задачу. Я чувствовал, что обязан попытаться, ради своего героического подмастерья. Я судорожно старался забыть тот миг, когда он слабо улыбнулся мне, чтобы затем рухнуть к диким животным в яму и умереть. Если мы захотим раскрыть перед слугами резиденции императора заговор против Иосифа, нас сочтут опасными безумцами. Нужно действовать иначе. О, если бы только корабль снова полетел! В мечтах я направлял его к императорской резиденции, где я, воспользовавшись своей изворотливостью трубочиста, спустился бы по железным ступеням и вошел бы в покои Иосифа Победоносного. Там я положил бы на видное место, быть может, на диван в проходной комнате, точный отчет о заговоре против его императорского величества и настойчиво отсоветовал бы подвергать его злонамеренном лечению Кицебера. Или попытался бы добиться того, чтобы меня выслушал один из камергеров Иосифа; или… ну, я толком и сам не знал, что именно, но что-то нужно было делать.

И в этот миг корабль из последних сил поднялся (по крайней мере, так показалось моей измученной душе) в воздух. Я тут же вскочил и занялся шатунами, чтобы направить корабль к императорской резиденции. Однако едва коснувшись их, я почувствовал, как они затрещали под моими пальцами, а корабль упрямо вздрогнул. Внезапный рывок заставил меня выпустить поводья (назовем их так) моего крылатого жеребца, и я предоставил ему свободу, как во время первого полета, лететь, как ему хочется. Мне тут же показалось, что он полетел ровнее, и это утешило меня. Правда, ненадолго, поскольку Летающий корабль, как я увидел в темно-фиолетовом тумане, летел прямо к верхушке собора Святого Стефана. И пока под нами проносились крыши и площади города, я смотрел, как неумолимо к нам приближается башня. Я взмолился, чтобы никто из городских пожарных, следивших за собором днем и ночью, не увидел наш парусник и не поднял тревогу.

– Не туда, проклятый корабль! – закричал я, вне себя от отчаяния. – Ты же знаешь, куда нужно лететь!

В то время как наше транспортное средство приближалось к церковной башне, я вновь вспомнил о том, как умирал Симонис. Снова в ушах зазвучал перекрывший яростный рев зверей крик сорока тысяч мучеников. Последние дни человечества, предвещенные смертью Опалинского, поглотили Симониса, подобно львам, и теперь я чувствовал затылком их дыхание. Несколько мгновений я стоял, парализованный страхом. А потом увидел.

Поначалу я подумал, что это галлюцинация. Казалось, его структура не принадлежит этому миру, но предмет, который я увидел, выглядел именно так, каким лицезрел его теперь и Атто: аббат проснулся, поднялся и, открыв от изумления рот, встал рядом со мной.

То был золотой шар, размером с яблоко, висевший в воздухе. Ни одно описание не могло бы точно передать его внешний вид; еще сегодня у меня сохранились очень слабые отголоски воспоминаний. Некоторые сны вспоминаются с трудом, но не по причине слабости памяти, а потому, что они могут жить лишь в определенном, отчужденном состоянии души. Подобно выброшенным на берег медузам, они растворяются, как только человек пытается овладеть ими с помощью сознания. Точно так же мое отчаянное состояние души в те часы позволило мне испытать то, что я и сегодня не могу точно передать. Могу сказать только, что субстанция золотого шара, парившего прямо над носовой частью Летающего корабля, напоминала нечто среднее между паром и металлом.