Верхний ярус

Сигналы роятся в телефоне Мими. Отложенные обновления и уведомления заставляют его все время тренькать. Оповещения, которые надо смахнуть. Вирусные мемы и кликабельные войны комментариев, миллионы непрочитанных сообщений, требующих ранжирования. Все вокруг нее в парке заняты тем же — касаются экрана, пролистывают очередную страницу, — у каждого на ладони собственная вселенная. Все сходятся во мнении, что события, происходящие в Стране Лайков, не терпят отлагательств; ученики, заглядывая людям через плечо и подмечая каждый клик, начинают понимать, что происходит: человечество единодушно переселяется в искусственный рай.

Сидящий на траве рядом с Мими мальчик в одежде, похожей на хитиновую, говорит, обращаясь к собственной руке:

— Где здесь ближайшее место, чтобы купить солнцезащитный крем?

— Вот что мне удалось найти, — отвечает приятный женский голос.

Мими подносит смартфон поближе к лицу. Она переключается с новостей на фотографии, с анализа на видео. Где-то в этом крошечном черном монолите частичка ее отца. Кусочки его мозга и души. Она шепчет в микрофон:

— Где ближайший полицейский участок?

Появляется карта, показывающая самый быстрый маршрут и примерное время ходьбы. Пять минут три секунды. Мальчик в наряде, который делает его похожим на скелет жука, говорит своему гаджету: «Сыграй мне какой-нибудь ковбойский панк», и отключается от мира с помощью беспроводных наушников.

АДАМ ЛЕЖИТ НА КОЙКЕ в центре пересылки заключенных и ждет, пока переполненная федеральная система подыщет место для его содержания. Апелляции не будет. Он смотрит фильм на фосфенах своих закрытых век: бородатый мужчина выступает перед судом. Он не раскаялся и не пытается торговаться. Жена, сидящая в двух рядах позади него, разрывается на части. «Скоро узнаем, правы мы были или нет».

Он удивляется, как нашел в себе силы использовать слово «мы». Но рад, что сделал это. В те времена все было «мы». Капитуляция перед совместным существованием. «Мы, все пятеро». Никаких отдельных деревьев в лесу. Чего они надеялись добиться? Дикой природы больше нет. Лес сдался перед лесоводством при поддержке химикатов. Четыре миллиарда лет эволюции, и вот вам финал. Политически, практически, эмоционально, интеллектуально: люди — это все, что имеет значение, и точка. Нельзя утолить человеческий голод. Даже частично. Простое сохранение статус-кво стоит больше, чем их вид может себе позволить.

Предстоящая бойня прощала пятерым все грехи, ибо любой разожженный ими пожар — ничто по сравнению с этим катаклизмом. Он все равно случится, Адам в этом не сомневается, и задолго до того, как истекут его семьдесят плюс семьдесят лет. Но недостаточно быстро, чтобы его реабилитировали.

ОКНО В КАМЕРЕ ДУГГИ расположено слишком высоко, чтобы можно было что-то увидеть. Он стоит под ним и притворяется. После аудиокурса ему безумно хочется увидеть дерево. Любое анемичное, чахлое создание — единственный элемент свободной жизни, о котором он тоскует, не считая Мими. Несмотря на все дерьмо, в которое его втянули деревья. Но странное дело, он не может вспомнить, как они выглядят. Например, какова в профиль пихта благородная. Как соединяются части граба американского, как расположены его ветви. Даже ель Энгельмана и тсуга вызывают сомнения, а ведь он их столько раз видел на протяжении стольких лет. Вяз, нисса, конский каштан: все забыл. Если бы сейчас он попытался нарисовать какое-нибудь дерево, получилось бы что-то вроде наброска, выполненного пятилетним ребенком. Сладкая вата на палочке.

Недостаточно внимательно смотрел. Недостаточно сильно любил. Хватило с лихвой, чтобы угодить в тюрьму, но чересчур мало, чтобы пережить сегодняшний день. Теперь он проводит час за часом впустую, и его единственное обязательство — не слететь с катушек. Он закрывает глаза и отчаянно пытается успокоиться. Пробует вызвать в памяти детали, пропущенные на аудиозаписи. Прямые, бронзовые копья буковых почек. Почки красного дуба, сгрудившиеся на концах ветвей, придавая им сходство с булавой. Полый конец платанового черешка, защищающий молодняк, которому суждено распуститься в следующем году. Вкус черного ореха и его листовые рубцы[90], напоминающие мордочку обезьяны.

Через некоторое время образы обретают плоть — сперва они простые, но постепенно текстура делается все ощутимее. То, как клен весной краснеет с верхушки. Осины вежливо аплодируют. Тис тянет ветку, словно родитель, берущий ребенка за руку. Аромат поцарапанного ореха гикори. Плотины прорываются, и воспоминания захлестывают, как миллион пятнышек света, проникающего сквозь неплотно сомкнутые ладони конского каштана. Угол между колючками гледичии. Хаотичное движение на перевернутом куске оливы. Пышные ветки мимозы, точно хвосты тропических птиц. Тайные письмена на отслоившейся березовой коре, размытые и загадочные. Прогулка под осокорями, где царит такое величественное спокойствие, что даже вдох кажется преступлением. Царапина от кипариса, и мысль: «Вот как должно пахнуть в загробном мире».