Верхом на ракете

В момент T-0 ускорители вспыхнули ярким пламенем, и «Челленджер» начал свой путь на орбиту. Телевидение едва показало момент старта и тут же переключилось на обычные утренние новости. Боб Криппен покрутил ручкой настройки каналов, надеясь, что где-то репортаж еще идет, но его не было. Даже такая новость, как полет школьной учительницы в космос, не смогла обеспечить NASA больше минуты эфирного времени.

Мы выключили телевизор и устремили свое внимание на научного руководителя эксперимента, аппаратура которого должна была находиться у нас в грузовом отсеке. Мы уже собирались пройти вместе с ним к «железу», когда Джерри Росс решил дать телевидению еще один шанс: «Может, появилась новая информация о старте». Он включил телевизор, и зрелище повергло нас в шок и лишило дара речи. Разрушение «Челленджера» уже случилось. Теперь шел повтор ужаса. Мы увидели, как летящая система превращается в оранжево-белый шар, ускорители SRB выписывают в небе неправильные кривые, а дымные струйки идут дугой в сторону океана.

В полной тишине мы ощущали биение наших сердец. Потом кто-то вскрикнул: «Боже, нет!» Гай Гарднер опустил голову и заплакал. Я молча, ошеломленно смотрел в пространство, как и большинство из нас. Кто-то из сотрудников лаборатории спросил вслух, выбросился ли экипаж. Я ответил: «На шаттле нет системы катапультирования. Они погибли».

Телевидение сфокусировалось на родителях Кристы Маколифф. Они находились на трибуне в зоне для прессы и, казалось, были просто в замешательстве. На их лицах читался вопрос: «А этот дым в небе — это нормально для запуска?» Их дочь была уже мертва, но они не знали этого. Я мысленно проклял прессу за то, что она продолжает снимать их. Это была крайняя степень непристойности в то ужасное утро.

Я позвонил Донне. Она рыдала. Несмотря на то что представитель от NASA сказал лишь о «серьезной неисправности», она достаточно хорошо представляла себе конструкцию шаттла, чтобы знать, что системы аварийного спасения на нем нет. Ей можно было не говорить, что экипаж погиб. Я посоветовал ей забрать детей из школы. Прессу можно было ожидать где угодно, и я не хотел, чтобы телевизионщики совали камеры им в лица. «Просто подержи их дома». Я сказал, чтобы она ждала меня после обеда. Я знал, что нам не придется остаться в Лос-Аламосе.

Потом я позвонил матери и отцу в Альбукерке. Отец, сентиментальный ирландец с большим сердцем, плакал. Мама, как всегда, была несгибаема, как сталь. Я знал, что она умирает внутри себя, но ни в коем случае не могла выразить свои чувства вслух.

Как и следовало ожидать, Криппен решил возвращаться в Хьюстон немедленно. Мы приехали в аэропорт Лос-Аламоса и сели на чартерный рейс лаборатории до Альбукерке. Через час после прибытия мы уже летели домой на наших T-38. Я сидел за спиной Криппена, летевшего первым в строю.

Когда мы набирали высоту, диспетчер разрешил нам прямой полет до Эллингтона и добавил: «Экипаж NASA, пожалуйста, примите наши соболезнования». Я был уверен, что подобные слова сочувствия экипажам NASA произносили везде, откуда они спешили домой. В этот день горевала вся Америка.

Остальная часть полета прошла в молчании. На каждой границе воздушных зон очередной диспетчер выражал соболезнования и оставлял нас в покое. Не было никаких обсуждений и между нами на общей частоте группы. Криппен ничего не говорил по внутрикабинной связи. Каждый из нас замкнулся наедине с горем. Я смотрел, как за соседними T-38 остаются ярко-белые инверсионные следы, и молился за экипаж «Челленджера» и за их родных.

Мои мысли вернулись к тому дню, когда я видел ребят в последний раз, — больше двух недель назад, когда они ушли в карантин. Я проходил мимо них по пути на тренировку. У каждого на лице светилась улыбка в тысячу ватт — улыбка астронавта из основного экипажа. Я пожал им руки и пожелал удачи, а Джуди обнял. Обхватив ее руками, я прошептал: «Берегись камер, которые зажевывают волосы». Она рассмеялась. Больше я не видел ни ее, ни остальных. А теперь их растерзанные тела лежат где-то на дне Атлантики, и о моих друзьях, чьи радостные лица я видел всего две недели назад, эти головы в телевизоре говорят как об останках. Я ощутил руки Джуди у себя на спине, почувствовал, как ее волосы щекочут мою щеку в том последнем объятии. Этих рук, этих волос, этой улыбки больше не было. Они превратились… в останки. Хотя я знал, что это однажды случится с кем-то из нас, я все еще не мог поверить в реальность случившегося. Они ушли. Навсегда.