Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Варшава, хотя уже сознавала бессмысленность всех просьб, все еще умоляла Лондон прийти на выручку. Хотя бы поддержать авиацией, учитывая варварский характер немецких бомбежек. Но англичане и пальцем не шевельнули. Галифакс цинично сообщал, что «германские воздушные силы настолько сильны, что любые наступательные операции британских ВВС на западе не облегчат положение Польши»{252}.

Ну а Советскому Союзу вроде бы не в чем было себя упрекнуть. В течение всего 1939 года он напрашивался на союз с англичанами, французами и поляками, но союз равноправный, при котором учитывались бы его интересы. Москву не услышали, отнеслись к ней с пренебрежением. Убедившись в этом, она повернулась лицом к Германии, которая всеми силами демонстрировала уважительное отношение к советским коммунистам (немецкие сидели в тюрьмах и концлагерях). Вести переговоры прибыл Риббентроп, министр иностранных дел, крупная фигура в рейхе. Не то что главы британской и французской делегаций – не располагавшие полномочиями адмирал Дракс и генерал Думенк.

Начало Второй мировой войны как будто подтвердило правильность выбора, сделанного СССР. Однако в дальнейшем та легкость, с которой Гитлер завоевал Западную Европу, заставила задуматься. Не пришла ли пора готовиться к внешнеполитическому развороту, учитывая, что Германия, уладив все дела на западе, непременно займется востоком? С другой стороны, такая перемена была чревата определенными издержками: можно было утратить столь «изящно» и легко осуществленные территориальные приобретения, и в первую очередь – земли Восточной Польши.

Переориентация на Великобританию, за которой стояли Соединенные Штаты Америки, неизбежно поставила бы под вопрос судьбу Западной Украины и Западной Белоруссии, отнятых у Польши в сентябре 1939 года. В начале Великой Отечественной войны, когда начала складываться антигитлеровская коалиция, так, собственно, и произошло. В Соглашении между правительством СССР и правительством Польской республики 30 июля 1941 года (его подписали премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне Владислав Сикорский и советский посол в Лондоне Иван Майский) было зафиксировано, что Советский Союз «признает советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»{253}.

На том этапе подобная сговорчивость была понятна. Исход военной кампании лета 1941 года, в ходе которой немцы отхватили себе не только польские «восточные кресы»[30], но и обширные исконно русские, украинские и белорусские земли, представлялся неясным. Речь шла о выживании советского государства, и Сталин соглашался на что угодно, лишь бы получить международную поддержку. Впрочем, даже тогда советское руководство оставляло для себя лазейку, которая позволила бы в перспективе отказаться от выполнения обязательства о возвращении Польше отобранных у нее земель или сделать это частично. Пункт о «территориальных переменах» носил достаточно общий характер, и, в принципе, его можно было наполнять различным содержанием. В инструкции, направленной Майскому, Молотов написал: «…мы стоим за создание независимого польского государства в границах национальной Польши, включая некоторые города и области, недавно отошедшие к СССР, причем вопрос о характере государственного режима Польши советское правительство считает внутренним делом самих поляков»{254}.

Возникал резонный вопрос: каковы же границы «национальной Польши»? В Польше и СССР мнения на этот счет существенно расходились. Если «некоторые города и области, недавно отошедшие к СССР» следовало отнести к «национально польским», то это ставило под сомнение всё пропагандистское обоснование польского похода Красной армии в сентябре 1939 года, да и вообще сам этот поход.

Кроме соглашения Сикорского – Майского, планировалось принять «Декларацию Совета народных комиссаров Союза ССР о государственной независимости Польши». Ее проект с правкой Молотова сохранился в архиве. Помимо тезисов о поддержке польского народа «в его борьбе за свою свободу и независимость против германских оккупантов и поработителей», о восстановлении дипломатических отношений и формировании на советской территории польской армии (все это было отражено в соглашении), декларация дополнительно акцентировала ряд других моментов.

Среди оккупированных и порабощенных германским фашизмом народов польский народ объявлялся «самым угнетенным и порабощенным». Молотов скорректировал эту фразу, и польский народ стал «одним из самых угнетенных и порабощенных», но это было не так уж принципиально. Далее указывалось, что «советское правительство стоит за создание независимого польского государства в границах национальной Польши». Молотов уточнил: «национального независимого польского государства», а окончание фразы – «в границах национальной Польши» – взял в скобки. Следующий пункт, звучавший особенно весомо, нарком оставил без изменений: «Советское правительство считает делом самого польского народа определять характер государственного устройства независимой Польши»{255}.