Читаем Вернадский. Дневники 1917-1921. полностью

Ник. Мих. [Могилянский] очень образно рассказывал свой разговор с Иг. Кистяк[овским]. Он ему говорил, что щирые украинцы тоже истинные русские: ничего не спасут – а ненасытные – все им мало, открыта пасть. Совсем, как истинноукр[аинцы]; Кистяк[овский] как будто понимает. Передавал разговор о Кист[яковском] с Кривошеиным: Кр[ивошеин] знает его по Москве, видит его недостатки; умный,— но есть у него черты, вредные для большого государств[енного] деятеля, но нужные и полезные для деятеля в его положении. Кр[ивошеину] тяжела здесь власть немцев. У Могил[янcкого] познакомился с его хозяином Фиалковским (В[оенно]-пром[ышленный] ком[итет]). Мария Дм. Могил[янская] хочет переезжать сюда со своей гимназией, и Балаев тоже 202.

26.VIII.[1]918, утро

Вернувшись вчера домой, застал Добровольских и А. М. Соколова. Он уже в июне уехал из Петрограда, перевел семью в окрестности Глинска. Едут из П[етрограда] все. Бегство из города, почти небывалое в истории. Соколов ищет себе работы, считает, что Технологический инст[итут] почти безнадежен. Рассказывал он и о деятельности Ком]иссии] пр[оизво]дительных сил. Все-таки в конце концов институт при фарфор[овом] зав[оде] создается. Я его направил к Красускому, но давать какие бы то ни было рекомендации не хочется – уж слишком он мало внушающий доверие человек, и его репутация не очень высокой марки.

Он привез старые письма А. Е. [Ферсмана] и Бор. Ал. [Линденера], пролежавшие здесь недели. Неизвестно от какого числа. У А[лександра] Е[вгеньевича], как и у многих петроградцев, чувства против моей работы здесь: как создающей новые центры. Глубоко ошибочное чувство, с которым невольно и упорно придется бороться.

Странно, как помимо сознательной жизни идет глубокая бессознательная. Среди всего глубокая грусть-тоска по моей Нюте [Короленко] не раз возвращается, и хотя я сознаю, что вся жизнь преходяща – чувство сильнее. Иногда глубоко жаль, что я еще ближе к ней не подошел, иногда кажется, что ей должно быть дорого и было бы при жизни приятно знать, что и после ее смерти память о ней будет жива среди близких.

Другое странное проявление бессознательного процесса в глубоких тайниках души – вдруг среди работы вспоминаются обрывки старых воспоминаний – речи, впечатления, переживания во время каких-нибудь прогулок. Странно вспоминаются не места, а впечатления на местах, нет образа местности, но чувствуешь.местность.

Так иногда мелькают мои впечатления во время пребывания в Лондоне в 1888 г., Снаудон тогда же, Париж того времени... Наряду с этим, несомненно, внутри идет большой и, я думаю, очень активный процесс бессознательного логического характера в связи с вопросом украинским, будущего России, живым веществом.

29.VIII.[1]918, утро

Так и не дописал. Отмечу только, что я видел тогда же Ник. Ан. Шастуна, выехавшего 13.УIII. из Петрограда и привезшего очень интересные сведения. Он украинец и раньше, но не «щирый» в смысле узкого национализма. Любопытно его впечатление, что настроение противоукраинское так сильно в Петрограде и влияния экономической связи так велики, что в случае чего Украина будет завоевана Великороссией, а национальное чувство здесь слабо.

Эти дни видишь массу народа и много дела. На душе смутно и тяжело. Ищешь выхода. Вместе с тем мысль обращается и к общим проблемам в связи с интересующими меня теперь вопросами о живом в природе. Едва успеваю работать над рукописью жив[ого] вещ[ества]; подвигается медленно. Целый день на людях, устаю. Успеваю читать только газеты, Ливингстона, Тутковского геологию Минск[ой] губ.203

10.XI., Бибиковский, 14

Не писал больше двух месяцев. А в это время столько событий. И сейчас пишу вечером, когда хотя и не поздно, но устал. Мысль работает дальше. Много читаешь, думаешь и в то же время среди быстрой смены событий кажется, куда-то мчишься. Бренность жизни и миг жизни чувствуется до чрезвычайности.

Работал над живым веществом очень интенсивно. Немного над лекциями по геохимии. Читал статьи в связи с жив[ым] вещ[еством], C[omptes] R[endus] Soc. Biol, 1-й том Oppenheimer «Handbuch der Biochemie», «Украина, 1918»204. Gmelin Kraut химию, газеты русские, украинск[ие] и немецк[ие] (в лектории).

Сегодня опять много народа. Утром с письмом Спекторского Каминский, исследователь фольклора и языка Волыни, в связи с Акад[емией], направил его к Крымскому.

Долго В. К. Линдеман. Очень много говорит. Подробно об Инст[итуте] эксперим[ентальной] медицины. Хочет в академию или директором инстит[ута]. Планы ясные – но человек дела и с широким научн[ым] интересом. Я думаю, что объединение с Академией должно быть проведено. С ним об анализе собаки для элементарного состава.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное