Читаем Вернадский. Дневники 1917-1921. полностью

Зайцев передал телеграмму Лучицкого о Геолог[ическом] ком[итете] и, находил к Астрову – не застал, сговорился с Юреневым, что он и Астров поддержат Лучицкого в его хлопотах о Геолог[ическом] ком[итете]. Боюсь, что здесь он встретится с обычными дрязгами и ссорами геологов Геолог[ического] ком[итета], что видно и в истории Кубан[ского] полит[ехникума].

Вечер вчера пробыл у С. Влад. [Паниной] – Юренев, Степанова. С. Вл. [Панина] была оживлена и, как всегда в таких случаях, прелестна. Разговор шел о ее поездке за границу, впечатлениях [о] Франции, Вердене – peys devait44. А затем воспоминания о переживаниях прошлого года в Москве в связи с деятельностью Нац[ионального) центра, ЦК к.-д. и других организаций, ставших нелегальными. Огромную кипучую деятельность проявлял Д. Н. Шипов, подвергавшийся большой опасности; сейчас, говорят, он совсем ослаб – физически45. Конспираторы были неважные, и очень вероятно, что сейчас действительно большевики открыли организацию... Сведения из Москвы как будто подтверждают убийство Чаплыгина и Волкова46, но новых нет.

Рассказывала любопытные facto devero47 о руководителе политики Клемансо, начальнике его канцелярии Манделе. Про него говорят, что он инспиратор антирусских настроений Клем[ансо]. Однако именно Манделя ненавидят социалисты, борющиеся с Клемансо. С. Вл. [Панина] уверяет, что Maндель – псевдоним – настоящая фамилия его Ротшильд.

Огромна агитационная работа отдельных стран и народностей: Польша, Румыния, Украина и т. д. Русская литература (на французском яз[ыке]) не организованна. Взял сюда изучить эту литературу К.Н. Соколов. Но я как-то не верю в свободу его ума для того, чтобы разобраться в этом – его мысль в неподвижных шорах.

В Париже огромная русская колония – впечатление тяжелое. Влияние на политич[ескую] жизнь ничтожное. Наибольшее влияние Чайковский. Очень много значит, что он социалист; его слушают и с ним разговаривают. Другие не могут найти аудиторию. Чайковский держит себя превосходно и сейчас является крупнейшим представителем России. Маклаков как не социалист не может иметь такого влияния. Сазонова положение очень трудное, т. к. его связывают со старым режимом...

Интересна биография Чайковского как личности. Я помню еще с молодости разговоры с Федором [Ольденбургом] о Чайковском – о том кружке молодежи под его руководством, которое дало начало русскому движению. Мы, кажется, узнали об этом из Туна 48. Затем долгий период русск[ого] рев[олюционного] движения, которое сейчас мне представляется совсем не в том свете, как его обычно рисуют. Правду сказать, уже после 1905 года его моральная физиономия была для меня ясна. Ч[айковский] стоял в стороне, и на склоне лет жизнь вновь выдвинула его в благородной роли.

Сейчас начинает образовываться настоящая эмиграция, которая чувствует, что не может въехать в пределы возрождающейся России. После признания Колч[ака] Керенский издал «Манифест» с резким протестом49. Его подписали Аргунов, Зензинов, Авксентьев, Иванов и т. п. Этот шаг вызвал большое негодование в русских кругах – его учли как предательство и измену. Иванова исключили из Парижc[кого] совещания50. Теперь Авкс[ентьев] и tutti quanti51 обратились к Астрову, заявив, что т. к. ДА основывается на демократических принципах, то они хотят вернуться. Астр[ов] заявил им, что их не впустят, т. к. считают предателями. Неподписавшие воззвания члены тех же групп, напр[имер] Руднев, могут немедленно вернуться.

А. Тома играет небольшую роль, т. к. он для одних оказался крайним правым, для других – левым. С ним Астр[ов] и Пан[ина] виделись – он стоит резко на праве народностей и в существе на этом основании желает раздробления России. Мне представляется, что взятый во всем масштабе украинский вопрос далеко не так просто решается, как это думают русские люди. Их решения в значительной мере основываются во всех отношениях на незнании.

В ожидании Носов[ича] видел в МВД вице-губернатора полтавского Панчулидзева. По его словам, Полтавск[ая] история (в Пирятинском у[езде]) не имеет серьезного значения – в одном селе – и все меры приняты.

С ужасом смотришь на тот развал, который произошел в результате не столько войны, сколько революции, и иногда является сомнение, насколько удастся с ним справиться. Но мне кажется, история прошлого учит тому, что справляются с этими последствиями гораздо быстрее.

15/[28].IX.[1]919

Малинин не подготовил мне разрешения в Таганрог52. М[ожет] б[ыть], организует сегодня. Вчера он неожиданно уехал в Новочеркасск, и разговор у нас не состоялся.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное