Верные до конца

Леман в конце концов подушку получил. Ее доставили на квартиру Владимира Ильича. Долго по очереди мяли, недоумевали, посмеивались. Потом Блюм вспорол ее, засунул в куриный пух руку. Так и есть — журнал, а в него вложены листы брошюры Крупской «Женщина-работница». Вот тебе и пуховая набивка!

«Чайный магазин» в Кишиневе, а вернее, тайная типография «Искры» — вот куда хотел попасть Блюм! Но угодил в Лукьяновскую тюрьму…

Блюменфельд с отвращением ополаскивается водой. Он никогда не думал, что баня может так быстро опротиветь.

Бедный Блюм и не предполагал тогда, что до вечера этого, показавшегося ему бесконечным дня придется еще раз побывать в бане…

И только когда спустились сумерки, беглецы рискнули двинуться дальше в поисках квартиры «дочери мятежника». Нашли. А лучше бы и не искали. Каков был уж там сам «мятежник» — кто его ведает, но дочка явно пошла не в папу. Перепугалась насмерть, чуть ли не на коленях упрашивала оставить ее дом во имя своих детей. А дети-то и помогли, а вернее, один, гимназист. С ним удалось договориться о связи с друзьями, он догадался сунуть Литвинову удочки, и они под видом рыболовов благополучно просидели ночь на берегу Днепра. Гимназист и комнату им подыскал в квартире своих друзей.

Теперь можно и оглядеться.

Следующая неделя была употреблена на отдых. Правда, владелец комнаты беспокоился по поводу прописки. Максим Максимович всячески оттягивал время, паспорта-то у них были, но липовые. Поэтому хозяину сказали, что Блюменфельд душевнобольной, из комнат они выходить не будут, дворнику на глаза не попадутся, а паспорта забыли дома, но уже выписали их по почте. Когда оставались наедине, Литвинов подшучивал над «душевнобольным».

А киевских жандармов и полицию по-прежнему лихорадило. Вокзалы и все полустанки железной дороги в радиусе чуть не на сотню верст усиленно охранялись. Не многим беглецам удалось пока вырваться из города, большинство отсиживалось по друзьям и знакомым.

Блюменфельд тоже был за отсиживание, его пугала перспектива вновь ринуться в неведомые дали и приключения. Литвинову не терпелось покинуть Киев и скорее очутиться за границей.

Правда, смущало одно — при побеге, как было условлено, ему с Блюменфельдом надлежало связать часового, засунуть ему в рот кляп, пока Сильвин держит стража. Да так получилось, что Блюм сразу махнул через степу, Папаша по очереди должен был лезть за ним, произошла заминка, ну и он полез. Акактам Сильвин — Бродяга? Что, если не ушел? Стыдно будет на глаза показаться товарищам, да и для первого знакомства с Лениным визитная карточка подмочена. В первый день, в волнениях об этом не думалось, а в трактире полез в карман — веревка… Вот и грызет, тревожит совесть.

Владелец квартиры в конце концов потребовал паспорт…

«Черт, почему не расспросил аборигенов о местности вокруг тюрьмы», — подумал Бауман, с трудом выбираясь из ямы с водой. М-да! Выкупался изрядно, и ладонь жжет огнем, нельзя было так стремительно скользить по веревке.

Бауман вновь споткнулся, чуть не упал, фуражка слетела и исчезла в темноте, и, что самое глупое, он почувствовал, как от обоих сапог отвалились подметки. А ведь жена Капитолина ждет его не где-нибудь, а i! «Северной гостинице». В таком виде туда, конечно, и носа совать нельзя. Есть запасной адрес, там должен быть товарищ, ему поручено принять беглецов, если они почему-либо не смогли попасть на лодки или в иные обусловленные места.

Капитолина Медведева разоделась, заказала роскошный ужин. Проходит час, другой, а Николая нет и нет…

В эту бесконечную ночь Капитолина не сомкнула глаз. Какие только мрачные мысли не лезут в голову: «Опять не удалось», «поймали», «ведь по беглецам могли и стрелять!..» Да, как трудно быть женой революционера-профессионала. И хотя она тоже искровка, по считает, что только посильно помогает мужу. И ей, как всякой женщине, так хочется иметь свой дом, детей. Нет, это не мечты о мещанском счастье, это просто то, что Николай Эрнестович называет «не чуждо ничто человеческое».

А он сам? Когда они познакомились в Швейцарии, то она с удивлением узнала, что Бауман, этот веселый, остроумный, широко эрудированный и к тому же (чего греха таить) очень красивый мужчина, — ветеринар. В ее представлении «скотский врач» — этакий мужичина, заросший до глаз бородищей, с огромными лапами, грубым голосом и вечно плохо пахнущий, вечно полупьяный.

Спросила Николая, почему он избрал ветеринарию, н получила лаконичный ответ: «Ветеринарный врач — работа, близкая народу и ему нужная».

Бауман заявился в номере, когда уже исчезли все надежды. Пришел не один, с какой-то дамой, которая тут же распрощалась. И что удивительней всего, был чистенький, тщательно подбритый. Правда, костюм сидел на нем не слишком элегантно, но это могло броситься в глаза только жене.