Вероника Стейнбридж покидает зону безопасности

– Можно.

Вероника вспыхнула.

– Ты знаешь, что со мной потом будет?!

– Знаю, – Тим говорил совершенно спокойно. – Ничего.

– Но…

– Ника, – он вдруг поднял свободную руку и положил ей на лицо. Посмотрел серьезно, пристально заглядывая в глаза. – Как ты думаешь, я могу навредить тебе?

Она задумалась.

– Нет, – ответила наконец почти уверенно.

– Тогда поверь мне, пожалуйста. Я знаю, о чем говорю. Когда выйдем туда, объясню, в чем дело.

Вероника посмотрела на стекло. Осознание, что от выхода из Зоны ее отделяет всего лишь тонкая дверь, ударяло в голову не хуже вина. Может быть, даже сильнее.

Почти как «Спаркл». И сопротивляться ему было почти так же сложно.

Вероника протянула Тиму ладонь, и он выдавил каплю густого крема. Холл заполнил сладкий, терпкий запах. Она тщательно размазала светло-желтое средство по рукам и подставила лицо, прикрыв глаза, чтобы Тим обработал и его.

Запах стал сильнее, ударив в ноздри неожиданным радостным предвкушением.

– Готова? – тихо спросил Тим, закрутив колпачок и убрав тюбик в карман куртки.

Вероника открыла глаза. Сделала неуверенный шаг вперед, положила ладонь на потертый металл ручки. И резко, порывисто распахнула дверь.

|7|

Мир вокруг был совершенно нереальным. Бледные, выгоревшие под солнцем дома с потрескавшейся краской. Люди, наблюдавшие за Вероникой из окон или проходившие мимо, смуглые, молчаливые, другие. Улица, покрытая пылью, широкая, открытая белому, слепящему небу.

И само небо, настолько огромное, что находиться под ним без привычного слоя стекла оказалось невыносимо. Здесь было слишком много света, слишком много воздуха, слишком много пространства. Купол Парка построили на огромной высоте – но даже там у пустоты над головой существовал предел, видимые и ощутимые границы.

У неба границ не было. Тонкий слой облаков, голубое марево атмосферы – и бесконечная бездна вселенной за ними. Веронике казалось, что она может упасть. Не на пыльную мостовую – туда, в небо. В пустоту.

Она шла осторожно, медленно, оглядываясь по сторонам, с опаской вдыхая непривычно горячий воздух. Ей стало жарко, хотелось снять кардиган – но под ним была блузка без рукавов, и все руки тоже пришлось бы мазать кремом. Тим шел чуть поодаль и пристально наблюдал за Вероникой, словно следовал за диким зверем.

Пару кварталов спустя Вероника обернулась.

– Это точно не опасно? – она показала свои руки.

– Точно, – кивнул Тим.

– Но ведь у всех «чистых» детей полная непереносимость ультрафиолета.

– Во-первых, не у всех. А во-вторых, это так. Но не потому, что они «чистые».

– Тогда почему?

– Из-за суппрессивов.

Вероника нахмурилась.

– Фоточувствительность обнаруживается с самого рождения. А суппрессивы начинают принимать в четырнадцать-пятнадцать.

– Верно. Но доноры, предоставлявшие клетки, уже принимали суппрессивы. У «чистых» после пяти фоточувствительность приходит в норму. Но им об этом никто не говорит. А затем они сами начинают принимать препараты. И снова не могут выходить на солнце. Если не хотят гарантированной онкологии.

– Но почему здесь об этом никто не знает? – удивилась Вероника. – «Чистых» изучали вдоль и поперек, тысячи исследований опубликовано. Почему никто не знает, что все дело в суппрессивах?

– Вот об этом я и пишу, – стекла очков блеснули – куда ярче, чем обычно, будто вся нестерпимая белизна неба отразилась разом. Вероника отвернулась и посмотрела туда, где улица заканчивалась странной пустотой.

– Там океан? – догадалась она.

Тим кивнул.

Оставшиеся несколько кварталов они прошли в полном молчании, и Вероника слышала бормотание голосов из открытых окон квартир, шум соседней улицы в Зоне, и еще далекий, глубокий, ровный гул, который становился все громче, постепенно заглушая собой все остальные звуки. Улица закончилась, упершись в заброшенную набережную, за которой простирался широкий пляж – и океан.

Вероника остановилась на краю растрескавшегося бетонного тротуара. От ее ног белесый песок уходил к воде – а там мягко и настойчиво, одна за другой на него обрушивались волны, грязно-серые в слишком ярком свете солнца.

Океан тоже был бесконечным – но в отличие от неба не отпугивал, а, наоборот, притягивал к себе, манил прикоснуться, ощутить спокойную мощь прибоя. Собранный из безликих капель, он был живым, дышал и даже, кажется, разговаривал. Рассказывал о чем-то.

– Хочешь подойти ближе? – спросил Тим, все так же пристально заглядывая Веронике в лицо.

Она кивнула, но не сдвинулась с места.

– Идем, – он взял ее за руку и потянул за собой, на зыбкую податливость песка.

Они дошли до того места, где волны, утратив всякий интерес к суше, откатывались, шипя и затихая, чтобы окончательно исчезнуть в грохоте разбивающейся пены. Тим выпустил руку Вероники и сел, обхватив одно колено. Вода подошла почти вплотную к нему, лизнув носок ботинка, и с тихим плеском убежала назад, в темно-серое чрево океана.