Вершина Столетова

Если бы видел секретарь, каким был новоберезовский колхоз до войны. Миллионер! А сейчас?.. И наступили эти черные для колхоза дни с уходом на фронт замечательного председателя Петра Макаровича Костина. После него председатели начали меняться каждый год, а то и чаще. Ну, какое тут может быть руководство?! Вот колхоз и упал, всю свою силу растерял, ослаб, и колхозники дошли до такой бедности, какой и при единоличном хозяйстве не было. Нынешний председатель Тузов задержался дольше других — вот уже полтора года председательствует, — да только и при нем лучше колхоз не стал и не станет. Поняли это колхозники еще осенью, и уже тогда следовало бы убрать Тузова. И убрали бы, конечно, но очень ловко дело ведет, не подкопаешься ни с какой стороны. Окружил себя разными субчиками, они ему всякие там бумаги оформляют, а начальство приедет, на те бумаги в первую голову смотрит и видит, что все в порядке. Колхоз выполнил хлебопоставки — начальство районное довольно: молодец, Тузов! А того начальство не знает, что Тузов все амбары под метелку очистил и колхозникам на трудодень, кроме вот этой картошки, ничего не дал. До этого у товарища Сосницкого мало заботы, ему лишь бы сводку вовремя представить.

— Вот так оно и идет: начальство Тузовым довольно, а мы хоть и больно недовольны, а сделать ничего не можем, потому что так ловко окружил себя Тузов своими людьми, что и справа и слева от милых дружков ему полная поддержка. Попробуй укажи ему на какую-нибудь хозяйственную неурядицу — куда там! Тебя же и обругает. «Умники, — скажет, — какие выискались! А того не понимаете, что подо мной вон вас сколько и всеми руководить надо. Мозгов не хватит…»

Жаловались, конечно. Два раза из района приезжали комиссии с проверками, кое-что о колхозных делах известно и прокурору. Но Тузов с завхозом люди бывалые: одной комиссии они втерли очки, другую умилостивили подачками, сунули три мешка муки и следователю, посланному прокурором. Сам Горшков как-то пытался дойти до районного исполкома, да только секретарь, узнав, по какому он делу, не допустил его до начальства, сказал, что оно занято, и просил изложить все письменно и подать ему. А дела в колхозе такие, что их и на бумагу-то выписывать тошно. Да и как напишешь, когда тут надо живому человеку, в глаза глядя, все обсказывать. А бумага что — бумага дело мертвое… До того дошло, что народ из колхоза стал бежать. Потому заколдованное кольцо получается, все концы в воде, и ни за один не ухватиться, чтобы клубок размотать…

Кузьма рассказывал долго, подробно. И такая боль, такая обида звучали в голосе старика, что Илье по временам становилось немножко не по себе, будто и он сам был повинен во всем том, что творилось в колхозе.

— Я думаю, клубок этот мы все же распутаем, — сказал Илья, когда Горшков кончил свой рассказ. — Если, конечно, вы, колхозники, поможете. А в районе поддержки не будет — до обкома дойдем.

— Значит, не ошибся я. — Горшков тепло взглянул на Илью. — Что ж, спасибо, сынок, что нашим хлебом-солью, а лучше сказать — картошкой нашей не побрезговал. А то ведь Тузов тебя разве так бы накормил! Последней курице голову бы отрубил…

Стали укладываться спать. Перед сном Илья с хозяином вышли на крыльцо покурить. Было уже поздно, и где-то недалеко раздавался стук колотушки. Колотушка била неторопливо и мерно, как заводной механизм.

— Ну, похоже, опять Тузову не спать, — затягиваясь самокруткой, проговорил Кузьма и объяснил: — Может, слышал, а может, и нет: между нашим ночным сторожем и Тузовым конфликт вышел. Кто бы из районного начальства у Тузова на дому ни побывал, с кем бы Тузов ни выпил, на другое утро всем колхозникам известно. Ну, Тузов не дурак, понял, что это сторож, дед Максим, информацию дает, потому что его дело такое — ночь не спать, кто и что делает, смотреть. Решил его Тузов припугнуть. Как-то перед севом, на собрании, возьми да и скажи: «Плохо сторожишь, Максим, бдительность потерял, колотушки не слышно, ровно под окнами подглядываешь, боишься себя выдать». Старик Тузову ничего не ответил, а слова те запомнил. Ну, и с тех пор пошло…

Кузьма тихонько засмеялся.

— Только Тузов домой, только поужинает, спать соберется, а Максим тут как тут, на дороге, напротив его окошек станет и в свою стукалку бить начинает. Постучит-постучит — отойдет: поворочайся, мол, с боку на бок, может, задремлешь. Однако только-только председатель задремывать начнет, под окошком опять: стук-стук-стук! Да так всю ночь, до самого утра. Жена, бывает, не выдерживает и с детишками к своей матери, через три двора, уходит. А Тузов и так и сяк, а поделать ничего не может. И снять его из сторожей не волен, потому что не он ставил. Так и до сих пор дело идет: работает Тузов на поле, на фермах день проведет — Максим даст ему поспать; в правленье просидит или, того хуже, с каким дружком бутылочку раздавит — держись, Тузов, до утра стукалка под окном стучать будет…