Вертер Ниланд

— Да, было весело, — тускло сказал я и пошел на чердак. Там я написал Вертеру записку следующего содержания: «Вертер. Ты должен пойти со мной в воскресенье, потому что это очень весело. Ты должен прийти ко мне домой как можно раньше. Когда ты придешь домой, письмо будет уже в почтовом ящике». Когда я вышел опустить письмо, лил дождь, такой же, как тогда, когда мы отправлялись в цирк. Перед домом Вертера стояла белая машина, окруженная какими-то беседующими людьми. Я прошел мимо них, ступил на крыльцо и бросил письмо в почтовый ящик. Сразу после этого я услыхал шум на лестнице и срывающиеся на крик буйные голоса. «Теперь спокойненько держите, — сказал высокий мужской голос, — и не выпускайте». Я слушал через щель почтового ящика. Раздались удары, звуки, словно кто-то оступался и боролся. В этот момент ко мне подошел человек из группы, стоявшей возле машины, и прогнал меня прочь. Я бросился на край парка, нашел место, где раньше сидел в кустах и высматривал, и уселся на пенек. Так же, как и раньше, я подглядывал за домом Вертера. Однако ничего особенного не происходило. Кусты были недостаточным прикрытием, так что вскорости я промок и отправился домой.

Этим же вечером Вертер пришел занести ответ, который вручил моей матери. Она позвала меня, но, когда я подошел к двери, Вертер уже исчез. Письмо гласило: «Дорогой Элмер. Я охотно пойду с тобой в воскресенье. Я сам приду, тебе не нужно заходить за мной. До воскресенья я еще к тебе зайду. Тебе не надо приходить ко мне домой. Вертер». Это письмо меня озадачило.

На неделе он не появился. Я решил, что он забыл о нашей договоренности, и начал писать новое письмо, но уничтожил его.

В воскресенье, расположившись для наблюдения на чердаке, около половины третьего я заметил приближающегося Вертера. Мы отправились в путь. — Тебе точно понравится, — сказал я, — поэтому я тебя и позвал.

Правда заключалась в том, что мне не хотелось одному идти к моим дяде и тете. Они попросили мою мать прислать меня в это воскресенье. Жили они на втором этаже на Твейде Оостерпаркстраат.

Мой дядя торговал на рынке золотыми рыбками. Его товар располагался в больших корытах на веранде позади дома. Когда я, сидя на корточках, разглядывал рыбок, сновавших среди водорослей, мое настроение всегда ухудшалось, и я чувствовал подступающее одиночество. Дом стоял почти на углу, и с веранды открывался вид лишь на глухую выбеленную стену. (В садах частенько стелился жиденький голубой дым.)

По дороге мы мало разговаривали. Было сумрачно, однако сухо и безветренно. Я уже знал, что день будет скверным.

Моя тетя сердечно поприветствовала нас и дала нам по куску рождественского пирога. Дяди дома не было. Она села у окна и достала свою цитру. Под струны она положила трапециевидный нотный лист, на котором были не ноты, а кружочки, соединенные причудливой линией. Если уложить листок точно, кружочки, лежащие каждый под своей струной, покажут, какую струну трогать.

Она, как всегда, начала с песенки про лягушку, которую съел аист; пела она медленно и громко.

Вертер подхихикивал и слушал с дурацким выражением лица. Я прислонился к двери алькова.

В конце одной строфы, где прозвучали последние два слова «Сударь Аист», я больше не мог сдерживаться, и мне пришлось перевести взгляд на медную вазу с павлиньими перьями на маленьком трехногом столике у входа в альков. Я знал, что возросла великая печаль, и вышел на веранду. Все было так, как я и ожидал. И на этот раз висел туманный шлейф дыма между рядами домов. Я посмотрел на кадки, намочил в воде палец и глянул на стену. Я знал, что должен вернуться в дом, но выхода в этом не будет.

— Это — стена, — вслух сказал я, — а это — кадки. Цитра в доме, и песня на ней. А в вазе — павлиньи перья. — Я хотел тихонько пропеть эти слова, но у меня не получилось. Через кухню я вернулся в дом; тетя все еще пела. Не зажигая света, я прошел в уборную и сел там в ожидании. В конце концов я вышел и остался слушать в коридоре. Песня кончилась, но цитра все еще играла что-то другое, без пения. Я бесшумно спустился по лестнице и отправился на ближний пешеходный мост над железной дорогой. Там я стоял около часа, глядя, как мешается с облаками дым локомотивов. В конце концов я вновь спустился с моста и устроился на углу, откуда мог наблюдать за домом. Я ждал там, потому что мне не хотелось снова идти наверх. Прошло много времени, прежде чем Вертер вышел.

Я незаметно следовал за ним по разным улицам. Затем напугал его, наскочив сзади. Он слегка рассердился, но ненадолго.

— Я думал, ты ушел куда-то что-то забрать, — сказал он. — Где ты был?

— Не могу тебе пока рассказать, — сказал я, — даже если бы захотел: это некоторое время должно оставаться в тайне.

Вертер ничего не ответил, и я сказал, чтобы заполнить паузу:

— По мне, так скучища у них. Тебе понравилось там, наверху?

Он вяло ответил, что не понравилось. Мы шли дальше.

— Мы переезжаем, — вдруг сказал он. — На Слингербеекстраат. Это на План Зюйд.

Я не ответил. Он рассказал, хотя я ничего не спрашивал, что переезд состоится на неделе. Он даже назвал номер дома.