Вертер Ниланд

Дед на свидании сообщил матери, что в ближайшее воскресенье хотел бы пойти со мной в Дюйвендрехт. Там у большого шоссе есть кафе, владелец которого — его очень дальний родственник. В чудесный осенний полдень мы проехались на трамвае до конечной. Оттуда было минут двадцать пешком, — расстояние, которое он осилил с трудом, то и дело прислоняясь к дереву.

— Три рюмки, — сказал я владельцу кафе, — но две последние — прямо перед уходом, так, чтобы его не развезло раньше времени.

Бильярдные шары мазали мимо лузы, и сумрачное помещение было полно дыма. Путь назад был тяжелее; последнюю улицу он одолел с таким трудом, что я сомневался, доберемся ли мы до трамвайной остановки. Войдя в вагон, дед принялся осоловело шарить вокруг, трость с грохотом упала на пол, и мне пришлось усадить его на скамью. Выйдя из трамвая, мы попытались добраться до дома престарелых. Случилось то, чего не бывало прежде: зрение его потеряло остроту. То и дело хватаясь за подоконники, он сумел дойти до коридора. Безвольно дал усадить себя в кресло. В среду на следующей неделе он заболел и слег, а в четверг внезапно умер. «Подогреть вам суп?» — спросила медсестра, но он уже захрипел, и директриса прибежала слишком поздно. Мой брат как раз позвонил в дверь; у него был с собой стакан с яйцом, взбитым в коньяке. Печальное было время.

Вечером, после ужина, мы с мамой отправились в морг. И та подруга, что поддержала идею о помещении деда в дом престарелых, тоже поехала с нами на велосипеде.

Когда медсестра откинула с тела простыню, мать разрыдалась. Потом она всем рассказывала, что покойник был «такой красивый». Рот был приоткрыт, и под приспущенным веком виднелось тусклое глазное яблоко. Как у дохлой крысы, подумал я.

Мамина подруга немедленно проявила практическую смекалку в вопросе о похоронах. Страховка составляла всего шестьдесят гульденов. Хлопотами подруги нашелся подрядчик, который за сотню гульденов брался устроить пристойные, как говорится, похороны. Церемония была назначена на утро субботы. В пятницу днем я зашел в кафе на Дюйвендрехт, чтобы сообщить об этом. «Не может быть», — сказали мне хозяева и пообещали в десять часов быть у ворот кладбища. Мы отправились в половине десятого. Перед нами вошел лысый человечек со шляпой в руке. «Присутствующие желают попрощаться?» — спросил он, поблескивая толстыми стеклами очков. Мы прошли в ванную, которая любезно была предоставлена нам директрисой. Покойник лежал в гробу, такой же окоченелый и нелепый, как и два дня назад, но невероятно серый и бледный. Войдя, мама сразу же расплакалась, а за ней и тетушка из Хаарлема, прибывшая этим утром. Дядя, слабоумный мамин брат, грубо обрывал цветки от ветки хризантемы, которую она купила за пять гульденов, и с небрежной уверенностью бросал их в гроб. По окончании церемонии, дождавшись в гостиной директрисы, когда гроб будет закрыт и погружен в катафалк, мы уселись в сопроводительную карету. Черные занавески слегка трепетали, и мы в молчании тащились к месту назначения. Хозяин кафе и его жена, как я заметил, глянув в заднее окно, вдоль решетки кладбища последовали за нашим катафалком.

Гроб был пронесен по главной дороге до могилы, и после того, как отслужившие панихиду сняли шляпы, при помощи механического устройства спущен в яму.

— Желает ли кто-либо из присутствующих что-нибудь сказать? — услужливо осведомился человечек. Тогда выступил вперед мой дядя и, словно перед ним была большая толпа слушателей, разразился речью о нелепо устроенном человеческом мире, в котором, как он сказал, отец не чувствовал себя как дома. «Вот ведь идиот», — подумал я. Мама всхлипнула, и когда дядя сказал, обращаясь к яме: «Прощай, отец», мы молча покинули кладбище. Экипаж доставил назад маму и тетку, дядя проехал с ними часть пути.

Мой брат и я забрали свои велосипеды от дверей дома престарелых и поехали домой. На Рингдейке я спросил:

— Как тебе дядя Вим?

— Вот ведь идиот, — хмыкнул мой брат. Тут я напомнил ему об оставшихся у него часах и трубке деда, которые мы, с разрешения матери, могли поделить жеребьевкой.

— Давай прямо сейчас, — предложил я. Мы сошли с велосипедов, и брат подбросил вверх центик. Пронесшийся мимо автомобиль бесследно унес его. Мы объявили жеребьевку недействительной. Следующий бросок дал более ясный результат. Мне достались часы, а моему брату — трубка. Это было наилучшим решением, потому что у него вещи частенько ломались. Я же обращался с часами осторожно, и они ходят по сей день.

Десять веселых историй

Беседа с Ван Хет Реве

Как-то раз, холодным воскресным днем перечитывая «Вечера», я вспомнил, как заинтересовала меня после первого знакомства с книгой личность автора. Однако я никогда не пытался встретиться с ним. Кстати, в то время ходили слухи, что человек он неподатливый, и с посетителями и корреспондентами имеет обыкновение обходиться холодно, порой даже грубо.