Вертинский. Как поет под ногами земля

Что особенно интересно в этой эволюции русского авангарда от утонченности к радикальности – ведь эта эволюция тоже абсолютно логична. Посмотрите на Ларису Рейснер. Мисс Серебряный век, любимица всего русского авангарда, женщина, на которую, как пишет Пастернак, невозможно было не оглянуться. И все оглядывались, остолбенев, от подростков до стариков, когда она по улице проходила. Невозможно было рядом с ней идти, потому что все головы поворачивались вслед. Лариса Рейснер начинала как издательница самодеятельного журнала «Рудин», как восторженная поклонница Гумилева, который на первом же свидании ею овладел, а на наивный вопрос, женится ли он на ней теперь, ответил: «На профурсетках не женятся». Но она все равно после его смерти пишет матери: «Если бы перед смертью его видела, все ему простила бы, сказала бы, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза, урода и мерзавца». Потому что поэт. Русская женщина любит поэта.

По какому же одному главнейшему признаку так роднятся между собой советская монументальная эстетика и русский авангард? Почему так органично возвращение Вертинского и вписанность его в советскую среду? Почему на самом деле Вертинской эволюционировал от песни «Ваши пальцы пахнут ладаном…» к песне «Весь седой, как серебряный тополь…»? Абсолютно логический путь. Что роднит эстетику авангарда и эстетику советскую? Кто может догадаться? Американцы не догадались. Но им это трудно понять. Они вообще не знают, кто такая Лариса Рейснер. Приходится им объяснять, и они не понимают: как это возможно – женщина-комиссар, зачем? Они не понимают, что это был единственный способ удовлетворить женщину Серебряного века. Меньшего, чем комиссарство, ей предлагать не нужно. Причина очень проста: обе эти культуры держатся на презрении к смерти, на ее отрицании, на культе героизма. И для Вертинского абсолютно естественно было футуристическое презрение к смерти. Он жалеет, конечно, людей, но по большому счету смерть – это то, на чем не следует фиксироваться. В Вертинском есть абсолютный героизм, поэтому он воспевает кокаинеточек. Потому что это тоже способ максимально ускорить собственный распад: «Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы». Ну и советская эстетика, которая выросла из модернистской, это тоже презрение к смерти, это вера в физическое бессмертие, это культ подвига. Не нужно думать, что пришла советская, монументальная, – как Владимир Паперный ее называет, культура Два – и задушила молодую и прекрасную культуру Один. Они вообще-то растут друг из друга. Монументальная культура Два – это следствие реализации установок культуры Один. Эти все прошедшие через прагматику, через конструктивизм, московские высотки – это осуществленные мечты футуристов. Только для футуристов культура была живым делом, а тут она становится делом официальным.