Весь этот джакч

А потом он сказал: идут, — и вернулись Князь и Зорах, а с ними начальник экспедиции и — я не сомневался ни секунды! — Рыба! Впрочем, хорошо, что голос её я услышал ещё в той пещере, в прихожей, а потому понял, что это идёт она и что сейчас что-то будет… Хорошо — потому что иначе я мог бы её не узнать.

Над всеми нами счастливые годы и добрые люди хорошо потрудились, а над Нолушкой особенно. Виделись мы с ней за год до последней революции, когда ездили всей семьёй в Столицу — посмотреть на высотные дома, походить по магазинам, забраться в Саракшар… Для экономии жили у Нолу в её крохотной, зато отдельной квартирке на седьмом этаже; вид из окна открывался захватывающий: на пересечение двух проспектов, по одному из которых с раннего утра до поздней ночи громыхали гиротрамваи. Это тогда мы с ней, отправив Лайту с детьми в детское кафе, рассказали друг другу, что почти ничего не чувствуем ни в утренние, ни в вечерние часы, когда народ начинает задыхаться от восторга или там негодования… Особенно трудно приходилось Рыбе, потому что она работала в телецентре, а значит, под очень пристальным присмотром. В нашей глуши можно не слишком напрягаться — никому просто нет дела. А тут, понимаешь, столица… Она нервно курила одну сигарету от другой, и я понимал, что не только в необходимости притворяться дело. Что-то было в её работе такое, что очень её тревожило, а поделиться она не могла даже с единственным троюродным (или четверо?… хотя там с какой стороны считать) братом… А потом, уже после революции, когда я лежал без памяти в развёрнутом военными спасателями госпитале, она заезжала меня навестить, но я этого не помню… они поговорили с Лайтой, и всё.

Так что помнил я Рыбу только ту, довоенную, весёлую, злую, озабоченную, стремительную. А тут вошла…

Нет, не буду. Не хочу.

Она обхватила меня за плечи, прижалась здоровой щекой и сказала:

— А Динуат твой — крепкий парень. Настоящий горец-варвар, каменная кость, железная шкура…

— Нолу… уже три года, как…

— Я его сегодня видела. Живой. Ещё не совсем здоровый, но выцарапается. Не падай.

Нет, я не падал. Но меня придерживали.

— Сегодня день воскрешений, — сказал Князь. — Рыба, оказывается, меня в убитых числила. Кто-то из пацанов ей нашу «ибойку» показал и сказал, что снял с мёртвого офицера…

— Что нашёл в комнате, — поправила Рыба. — Но… но Лайта-то знала, что же она не сказала!..

— Постой, — сказал я. — Дину — он что, где-то здесь?

— Да, — сказала она. — Только я не знаю, как туда попасть…

— Наверное, знаю я, — сказал шаман.

Все посмотрели на него так, как будто только что увидели.

И в этот момент снаружи началась пальба. Потом ахнул взрыв, и я оглох. Оглох как-то весь, не только слух пропал, но и вообще. Будто внутри что-то очень важное заложило, как закладывает уши…

Князь

Утром я и пандейцы осмотрели окрестности, но ничего существенного не обнаружили. В двух местах было полно стреляных гильз, там же нашли по два защитных колпачка от винтовочных гранат. Ни покойников, ни следов крови. Таким образом, у нас был один убитый (капрал Ошш), один раненый пандейский капрал и один слегка контуженный Чак, противник же потерь не понёс. Трёхчасовая перестрелка… ну, всё бывает. Военное счастье. И, уже возвращаясь из поиска, вот просто у самого входа в пещеру, в кустах — я почти наступил на мальчишку в драном горном камуфляже…

Сначала подумал — убит. Но он зашевелился. Мы перевернули его на спину. Вся грудь была покрыта запёкшейся кровью пополам с комочками глины — похоже, что долбанули его свои, одной из гранат, которые не попали в отверстие входа, а взорвались рядом.

Лицо мальчишки показалось мне знакомым, я наклонился и стал оттирать грязь со щёк. И тогда он приоткрыл глаза.

Это был Хомилль по прозвищу Шило, младший брат Лимона. Командира спецотряда моей гвардии.

Нолу уже была рядом, кто-то из пандейцев приволок санитарный мешок. Нолу стремительно воткнула Хомиллю иглу в подключичку, кого-то поставила держать пузырь с искусственной кровью, сама разрезала и убрала мешающую одежду, пенящейся салфеткой смыла кровь…

Вся грудь и верхняя часть живота были посечены осколками, в основном мелкими, но и тех трёх крупных, что оставили заметные раны, было достаточно, чтобы сказать: всё. Чудо, что ещё жив. Одна рана была в проекции печени, и из неё вытекала чёрная кровь. Ещё две раны, повыше этой, пузырились бледной пеной. Я посмотрел на Нолу, она посмотрела на меня. Даже окажись мы сейчас в лучшей университетской или военмедовской клинике, вряд ли можно было что-то сделать. Нолу запечатала пенящиеся раны хирургической плёнкой, но рана печени…

— Пропустите, — сказал шаман.

Я посторонился. Шаман приблизился, наклонился над раненым. Потом отодвинулся, уступая место Зораху. Мне показалось, что он не просто так положил ему руку на плечо…

— Делай.

Зорах кивнул.

Он встал на колени рядом с Хомиллем, положил руки рядом с кровоточащей раной. Немого сжал. Потом оглянулся:

— Отойдите немного… на шаг…

Я отступил. Нолу, поколебавшись — тоже. Остался солдат-санитар, держащий пузырь с прозрачной искусственной кровью.