Весь этот джакч

А я всё больше времени проводил в госпитале, с Хомиллем и остальными. Хомилль сначала просто лежал и пытался что-то говорить, но говорить ему было трудновато — слова три подряд, и тянет кашлять, а кашлять ему ещё нельзя, хотя и нужно. Каждый день Рыба выкачивала ему из лёгких жидкость. Потом она решила, что так она его не вылечит, собрала дыхательную помпу — это пять таких шарнирных рычагов с присосками на концах, поднимают и опускают грудную клетку и живот, и воздух входит и выходит, как из кузнечных мехов, — и стала колоть его сильными снотворными и той дрянью, которая расслабляет мышцы, чтобы он лежал неподвижно; два раза в сутки аппарат останавливали, Шило перекладывали, обтирали, кормили с ложечки (он не просыпался), снова укладывали и подсоединяли аппарат.

Под такими же аппаратами лежали ещё двое — как сказали пандейцы, их они подобрали возле нашего дома, а вернее, возле машин, которые за нами приехали. Я долго всматривался в худые заросшие лица, но узнать ни того, ни другого не мог. То есть — или водители, или «хищники». Рыба сказала, что ещё не знает, можно ли их снимать с аппаратов и возвращать в сознание. Что ей нужно с неделю за ними понаблюдать. Ну, возможно…

У Рыбы теперь был почти полного комплекта госпиталь, в котором лежали всего пятеро — вернее, лежали четверо: Хомилль, раненый вместе со мной пандейский капрал, и эти двое без сознания неизвестно кто; а один — я — госпиталь только посещал и получал капельницы, уколы в задницу и каждый день по полчаса пребывания в диагностическом шлеме: он просматривал мои мозги и пытался там что-то найти; и, прогуливаясь потом по расположению и встречая Рыбоньку, я видел в её глазах хищный профессиональный блеск, когда кто-то при ней чихал или там потирал поясницу.

Набралось нас в Казл-Ду немало. К пандейцам, что были с нами, присоединились ещё шесть человек, остававшиеся в их лагере (плюс двое без сознания, но я не уверен, что их нужно считать), потом пришли четверо научников, прятавшиеся по подвалам и пустым башням, ещё несколькими днями позже из долины потянулись солдатики, которых увёл Бене; они там умудрились растерять друг друга — отошёл на шаг, тут же назад, а уже никого нет… Но так или иначе, а шестнадцать человек из Долины вернулось — рядовые, два капрала и корнет. Сам Бене и ефрейтор Догу — инициаторы ухода из лагеря — пока не появлялись…

Князь сказал, что собрали двадцать шесть тел, из них шестеро — научники. В некоторые башни невозможно было попасть — лестницы были втянуты на верхние этажи, но никто не откликался на зов. И танк, в котором в смутную ночь прятался начальник Шпресс, был заперт изнутри. То есть погибших могло быть ещё какое-то число.

Чуть позже один капрал и двое солдатиков попросили разрешения уйти. Их нагрузили провиантом и показали дорогу. Через трое суток один из них вернулся и сказал, что их обстреляли из пулемёта. Что стало с остальными, он не знает. Может, и ничего. Просто он решил, что… да нет, ничего он не решал, ноги сами понесли…

Помимо трупов людей, на территории и в ближайших окрестностях обнаружили странных убитых животных. Одно походило на гигантскую саламандру, только покрытую жёсткой и густой чёрной шерстью. Два других были бескрылыми птицами с длинными ногами и шеями — и с такими клювами, что, пожалуй, могли бы разом перекусить автомобильную покрышку. Стальной крепости клювы, да ещё зазубренные по острейшей кромке — как зубы всё равно… Шаман посмотрел на них равнодушно и сказал, что это из какого-то соседнего саракша; а я подумал, жалко, что Поль не дожил, вот бы порадовался.

И ещё подумал, что на такую птичку только со скорчером и ходить…

Рыбка, Шпресс и остальные научники живо сорганизовались заново, и получилось так, что главной стала Рыбка. У них была пропасть оборудования, но из этой пропасти часть оказалась негодной, а часть уничтоженной, — так что приходилось думать, как использовать оставшееся и как под это оставшееся перекроить программу исследований.

Поскольку ни на какие работы, требующие физических усилий, меня не брали, а по части работ мыслительных я был не в авторитете (а напрасно!), то мне оставалось только бродить по лагерю и всем давать советы, — чтобы меня потом удавили, как древнего мудреца Сукра. Я, кстати, начал обращать внимание, что во мне понемногу проступает много черт дядюшки Ори… ну, как я его запомнил. Бегать голым мне ещё не хотелось, а вот приводить народ в изумление странными речами — очень. Причём это только наполовину было в шутку…

Да ладно бы странные речи. Я снова начал видеть чудные сны. Как тогда, когда мы все ошивались рядом с Полем. То ли Князь, то ли Рыба решили, что на меня даёт наводку мнемоскоп и я работаю как приёмник, просто на другой частоте. Как-то так. Что это типа тоже сны Поля. Но мне почему-то казалось, что это не его сны. Кого-то, кто был рядом с ним — там, в его саракше — но другого…

Всё сложно, да.