Весь этот свет

– Можно попить? – попросила Грейс. Ее мутило, руки покрылись гусиной кожей. Бриджит смерила ее скептическим взглядом, Клара кивнула и пошла к раковине. Тень так и не пропала, но ее форма изменилась, и сильно. Теперь это был неровный овал, большая часть которого приходилась между лопаток Клары; он доходил до квадратной талии.

– У вас что-то на спине, – сказала Грейс, не в силах сдержаться.

– Да что с тобой сегодня? – нахмурившись, спросила Бриджит. Клара, вся бледная, повернулась к девочке.

– Что, прости?

– Извините, пожалуйста, – сказала Грейс, поборов смущение и врожденную немногословность. – У вас на спине темное пятно. Это от краски? – Грейс уже поняла, что не от краски, но других объяснений не видела.

– Не сердись на нее, – сказала Бриджит Кларе. Повернувшись к Грейс, шлепнула ее по руке. – Веди себя прилично, юная леди.

Клара ничего не ответила. Она крутила шеей, пытаясь заглянуть себе через плечо.

– Я ничего не вижу. Я не вижу…

– Дай посмотрю, – Бриджит поднялась со стула. – Может, краска на фартуке выцветает. Так случается, особенно с темными вещами. Не замечала?

Клара вышла на середину кухни, повернулась к Бриджит спиной.

– Нет тут ничего, – сказала Бриджит и еще строже посмотрела на Грейс; смущение в ее взгляде смешивалось с раздражением. У Клары вид был испуганным.

– На что это похоже? – она вновь повернулась спиной к Грейс. – Что ты видишь?

Грейс посмотрела на черный овал. Он чуть пошевелился, когда пошевелилась Клара. Это была тень, но она казалась живой. С обеих сторон овал заострился, будто у него выросли крылья, кончики которых щекотали плечи. Грейс закрыла глаза.

– Ничего. Ничего тут нет. Просто игра света. Извините.

Клара опустилась на стул, взяла Грейс за руку. Девочка снова ощутила разряд электричества и увидела, как лицо Клары сморщилось. Женщина крепко держала ее за руку. Слишком крепко.

– Что ты увидела? Скажи мне.

– Ничего, – ответила Грейс испуганно. – Ничего, честное слово.

Три месяца спустя Грейс сидела за обеденным столом и ела кашу, когда к ним заглянула Бриджит. Она была в плохом настроении, не стала с ними завтракать и заперлась в кухне с матерью Грейс, а когда вышла оттуда, ее глаза были красными. Она нервно крутила в руках насквозь промокший носовой платок.

– Помнишь мою подругу Клару?

Грейс кивнула. Каша в желудке вдруг захотела вырваться на свободу, поднялась обратно к горлу.

– Она в больнице. – Бриджит помолчала, и, когда заговорила снова, ее голос был почти неслышным: – Рак.

– Мне так жаль, – выдавила из себя Грейс. Она была благодарна небесам и родителям за свою вежливость, за умение подобрать приемлемые слова в немыслимых ситуациях. Может быть, поэтому мать была так строга по части хороших манер – потому что они чертили карту, по которой можно было следовать, заблудившись в пустыне страха и неуверенности.

Но Бриджит по-прежнему буравила Грейс взглядом. Будто ждала, когда девочка скажет что-то еще.

Через две недели Клара умерла, и с того дня, если Грейс видела тени там, где их быть не должно, она отводила глаза и смотрела в другую сторону. Даже когда дрожащий черный круг появился на ее животе, она сделала вид, что ничего не видит. Она собрала всю силу воли, чтобы не обращать на него внимания, не позволяла взгляду останавливаться там, пока не стало слишком поздно.

Мина

В детстве я считала рентгеновские снимки чудом. Мне казалось, эти неясные черно-белые изображения появляются благодаря какой-то странной алхимии. В отделении радиологии мне приходилось иметь дело с мультиплицированными изображениями в целях исследования и диагностики, и рентген был на фоне всего этого настолько примитивен, что не должен был вообще вызывать у меня интереса, но меня никогда не покидало чувство, будто эти снимки – послания из неизвестности. Безусловно, я хорошо разбиралась в науке, но в глубине души никогда не переставала верить, что они – не только проекция электромагнитного излучения на фотобумагу. Было нечто таинственное, нечто невыразимое в этих размытых белых очертаниях, мерцающих на темном фоне. Они высвечивали и вместе с тем скрывали. Они произвели революцию в медицине, дали нам возможность заглянуть внутрь себя, не разрезая тело, но показали не все. Тень на снимке могла быть случайностью, ошибкой, возникшей при проявлении, или же опухолью, намеренной убить пациента в ближайшие семьдесят два часа.

Я сидела в кровати, ждала, когда принесут завтрак, и думала о брате. Я пыталась вспомнить, нужно ли беспокоиться за Джера, или это чувство, как и воспоминания, родом из прошлого. Я ощущала и смутное беспокойство за саму себя, пугающее чувство тревоги, наполняющее все тело, но это могла быть депрессия. Доктор Адамс продолжал уверять меня, что любая мысль, любое чувство, любые ухудшения настроения, любая неясность абсолютно нормальны. От этого мне становилось только хуже. Я не только паршиво себя чувствовала, я к тому же чувствовала себя ходячим (ну ладно, лежачим) стереотипом. Я не хотела быть совокупностью симптомов. Я хотела быть человеком. Хотела снова быть собой.