Весь шар земной...

Годились любые — товарные, медленно ползущие эмигрантские, стремительные курьерские, где к паровозу прицепляли всего три-четыре вагона. Умей вскочить на подножку бегущего мимо вагона, держаться на лязгающих буферах, распластываться на вагонной крыше, забираться под лавки! И это чаще всего в ночной темноте, чтобы не заметили бдительные железнодорожники.

Владельцы дорог объявили «зайцам» войну. Кондуктора, уличенного в провозе безбилетников, немедленно увольняли. Из боязни потерять место железнодорожники преследовали своего же брата рабочего, оказавшегося без гроша в кармане.

«Майкл» Владимиров вместе с другими горемыками забрался было в пустой вагон на вокзале города Шайенна. Их выбросили прочь на первой же станции. Владимиров зашагал дальше под проливным дождем. В сумерки повалил снег. Путник набрел на двух американцев, сложивших из старых шпал подобие шалаша. Развели костер, растопили в жестянке снег, накрошили туда хлебных корок…

К середине мая путешественник оказался вблизи Скалистых гор, где у снежных вершин берут начало полноводные Миссури, Колумбия, Колорадо.

Когда-то здешние хребты приостановили первых колонистов, стремившихся на «дикий Запад». Казалось немыслимым преодолеть их с тяжелыми повозками. Разведчики перебредали ледяные ручьи, карабкались на скалы. Они видели одно и то же: за горной цепью поднималась другая, дальше синела третья, выше вздымалась четвертая. Вместо приветливых долин — глубокие, мрачные каньоны, пугающие необычностью и дикостью.

И все же надежда найти лучшие земли гнала переселенцев через горную страну. Налетали леденящие ветры, люди кое-как укрывались под навесами повозок, а волы и лошади гибли. Потом начинал дуть теплый «чинук», пожиратель снегов, и ручьи на глазах вздувались потоками, перекатывая тяжелые камни, ломая деревья.

Владимиров шел в Скалистые горы вдоль Тихоокеанской дороги. Поезда замедляли ход там, где со скал свисали снежные карнизы. Стук колес будил эхо в ущельях. Еще недавно здесь бродили лишь индейцы да одиночные белые охотники.

Пока кондуктор объявлял пассажирам, что станция Шерман — «высочайшая железнодорожная точка мира», Владимиров незаметно проскользнул в вагон. Высадили его уже в сумерках, прямо на ходу, когда машинист притормозил, опасаясь снежного обвала.

На следующей станции он только что облюбовал себе местечко в товарном поезде, как заметил в темноте человека, внимательно за ним наблюдающего. Плохо дело. Владимиров отошел от вагона с самым независимым видом. Что за черт? Похоже, что теперь неизвестный прячется от него!

Через минуту они стояли друг против друга.

— Я вас принял за кондуктора!

— Разрази меня бог, если я не подумал о тебе того же самого, приятель!

Довольные, они устроились на угольной платформе. Но едва поезд тронулся, как перед ними выросла фигура с фонарем…

«Зайцы» забрались через крышу в пустой вагон — лучик кондукторского фонаря обнаружил их и там. Третий кондуктор нащупал безбилетников среди тюков сена. На следующую ночь они, подкараулив поезд, пробрались было к паровозному тендеру, но там их заметил кочегар.

Да, чудесны Скалистые горы! Любоваться бы ими без устали: смело переброшенные над пропастями мосты, порожистые потоки в ущельях, снежные шапки на соснах, вскинутые в небо вершины. Но вот спускается ночь — и все кажется враждебным, мрачным. Эхо вторит заунывному вою, в темноте зеленеют огоньки волчьих глаз.

— Как воют, проклятые! Должно быть, тоже не ужинали, — мрачно пошутил спутник Владимирова. — Не поторопиться ли нам?

За весь день они съели ломоть кукурузного хлеба, найденный в грязи придорожной канавы. Ноги отказывались идти, но впереди уже засветилось окошко какого-то полуночника в пристанционном поселке.

Стучать в двери? Бесполезно. Кто откроет незнакомым в глухую ночную пору. Забрались под крыльцо станционного домика, да так и пролежали до рассвета, прижавшись друг к другу.

Следующую ночь Владимиров ночевал в какой-то яме, боясь сомкнуть глаза и все время поддерживая огонь костра: волки выли совсем рядом. Сжимал складной нож, хотя и знал, что от стаи не отобьешься.

Утром он оглядел свое отражение в луже: настоящий босяк с волжской пристани, все обтрепалось, заплатка на заплатке, от брюк скоро останется одна бахрома.

Чтобы скопить несколько долларов на одежду, русский примкнул к землекопам, сооружавшим железнодорожную насыпь. Ему отвели место в тесном бараке, где вдоль стен сплошь тянулись двухэтажные голые нары.

Весна не спешила в здешний горный край; казалось, будто это март где-нибудь под Саратовом. Многие рабочие простудились, их надсадный кашель ночами не давал спать здоровым. Владимирова тоже бил озноб. Нет, надо бежать отсюда, пока еще есть силы…

И вот он уже там, где последние отроги Скалистых гор круто обрываются к полупустыне Большого Бассейна. Только что стучал зубами от холода — и сразу в пекло, под жестоко палящее солнце. Вон ручеек струится по камням, скорее к нему. Припал — и отпрянул: голая соль, хуже морской воды.