Веселый Роджер

Анатолий Петрович про баб говорил, кажется. Про разных. Которые предают, ударяя в спину, и потом лучше уж к стене, чем к кому-то. Сквозь боль хватаюсь за эти мысли, чувствуя, что спасение где-то рядом, но они разбиваются о сомнения, рассыпаются. Нужно остановиться, подумать. Подумать сейчас.

Однажды я влюбился и сгорел заживо. Сначала кожа, потом мясо до костей, потом душа. Стала черной, проклятой. Меня считали чудовищем, никто не верил и не доверял, причем секрета из отношения не делали. Каждый день, каждую минуту я знал, что нельзя пережить то, что я пережил, и остаться прежним. Сохранить рассудок. Меня считали насильником, у которого к тому же еще и крыша съехала, ко мне относились хорошо, но всегда ждали чего-нибудь эдакого. И я сам себе перестал верить, считая непредсказуемым, опасным. Возненавидел себя, свое тело, свою сущность. И был уверен, что это заслуженно. Как попавшееся в ловушку животное, начал обороняться: каждая пострадавшая клетка моего тела отчаянно болела при любом ласковом прикосновении, отсылая сигнал в мозг, чтобы опасался, бежал, прятался. Напоминая, что может быть, если поверю…

Это все так туго сплелось, куча узлов – попробуй распутай. Шаг в сторону – боль, надежда – боль, попытка любить – боль. А потом у меня появилась Вера. Которая взяла за шкирку и хорошенько встряхнула с помощью доверия, нежности, любви.

Она радовалась этому. Такая чистая, искренняя, верная, надежная. Будучи всегда рядом, Вера захотела, чтобы я повернулся к ней спиной, и прижалась к моим изуродованным лопаткам, поцеловала между ними мягкими губами, провела по уродству нежными пальцами, оставаясь при этом такой же чистой, как была раньше. И тогда я подумал, что может быть, не все потеряно.

Держусь за голову, будто она тяжелая, помогая шее не уронить ее, поднимаюсь на ноги.

Некоторое время хожу по стенке, ощупывая камеру заключения, натыкаюсь на дверь, но она заперта. Я дергаю, пихаю, стучу ногами. Глухой стук отдается в ушах, ноге возвращается вибрация металла. Наверное, они приедут за мной. Хотели же сюрприз сделать. Или это он и есть?

А если не приедут? Пробую взломать дверь. Этот гребаный мешок изводит, я пытаюсь сорвать его, ору. Да из какой ткани он, бл*дь, сделан?!

Вдруг слышится какой-то подозрительный звук. Тут еще и крысы, что ли?

Но нет, на животных не похоже. Равномерное дребезжание, похожее на вибрацию… Падаю на колени, ползаю по полу. Только звони, кто бы ты ни был, продолжай звонить. Вызов обрывается. Новый следует где-то через полчаса, и я все-таки нахожу мобильный в куче строительного мусора. Провожу по экрану.

– Белов, привет, – доносится прохладный, наигранно-официальный голос Кустова. – Я по делу. У тебя же есть номер сотового Алисы? Бабы, из-за которой ты в ДТП угодил весной, помнишь такую?

– Помоги, – говорю я, перебивая. Голову опять обносит. Наклонился, и так вышло, что вдохнул ядовитые пары.

Кроме нескольких ударов в машине, меня не били, не пытали, не оскорбляли даже. А мне так больно, что на все готов, лишь бы освободить лицо и глотнуть воздуха.

– Алле? – переспрашивает Артём. – Чего ты там бормочешь?

– Тём, помоги, – хриплю. В горле, оказывается, так сухо, плюс мешок приглушает звук, приходится говорить в микрофон. Черт.

– Вик, ты где? Что случилось?! Мать твою, не молчи, – кажется, он наконец испугался.

– Не знаю, – шепчу я, как могу громко.

– Опять накрыло?

– Да. Найди меня. Быстрее.

– Жди.

Он отключается. А следом отключаюсь я сам. Прорывная достигает двадцатки и уносит за собой, крепко повиснув на шее.

* * *

– Бело-о-ов! – Знакомый басовый голос возвращает в реальный мир.

Приподнимаюсь на руках, затем медленно сажусь. Чуда не случилось, мешок все еще на месте, запах бензина стойкий, по-прежнему режет ноздри, но, кажется, я слегка адаптировался. Пытаюсь сорвать ткань с лица и от бессилия, чувствуя, как Фоновая тепленькой волной прокатывается по телу, рычу. Или кричу. Звук получается жутковатый, но достаточно громкий, чтобы услышали из-за стены.

Раздается звонкий щелчок, лязг, потом скрип открывающейся двери. Через плотную ткань ни хрена не видно, но стало светлее. Меня хватают за плечи.

– Твою ж мать! – злится Артём, тоже пытаясь сорвать мешок, ощупывает его. – Ты как всегда, неудачник, вляпался! Не снять, я сейчас, подожди.

– Эй, стой! – Я не хочу, чтобы он уходил. Удерживаю за плечо крепко.

– Пошли. – Кустов дергает меня вверх, помогает встать на ноги, перекидывает руку через шею и тащит. – У меня есть нож в машине.

– Горло мне перерезать?

– Хорошая идея, но не сегодня.

Артём прислоняет меня к обжигающему капоту машины. Я тут же сползаю вниз, на корточки.

– Ты как? Держись, брат.

Он снова рядом, оттягивает мешок так, что пережимает веревкой горло, и я едва не задыхаюсь, но это длится несколько секунд, после чего Артём наконец освобождает меня и отшвыривает мешок в сторону. Я тут же падаю на колени и жадно хватаю свежий, сладкой болью наполняющий легкие воздух.

– Кто так с тобой? Сука, полицию вызвать? Или сами разберемся? – Артём собран, напряжен, руки сжаты в кулаки. Готов к бою.