Весенние ливни

— Цеху трудно работать в сложившихся условиях,— подняла на него темные, запавшие глаза Дора. И он, немного удивленный, впервые заметил, какие длинные, густые у нее ресницы. Это пробудило симпатию, и Сосновский сочувственно спросил снова:

— Опять Кашин?

— Петру вмешиваться неловко. Да я и не говорю ему,— уже твердо сказала Дора.— Но молчать больше не могу. Кашин третирует неугодных. Самостоятельность других — ему нож в горло. Он не представляет, как можно командовать людьми, не унижая их…

— Хорошо, хорошо, я поговорю с ним,— пообещал Сосновский, полагая, однако, что в случившемся скорее всего виноваты нервы и Димину надо как-то успокоить.— Кого-кого, а вас всегда поддержим…

— Но дело не только в этом,— горячо, чтобы главный инженер поверил, возразила она.— Кашин, возможно, был на месте при бестолковщине. При ритмичной работе он совершенно лишний и только вредит…

Не найдя, что конкретно ответить, Сосновский развел руками. Но озадаченный — что это сегодня стало с женщинами? — сказал не совсем то, что означал жест:

— Хорошо, я подумаю…

«Я подумаю…» Этой фразой можно было отделаться от Диминой, а не от себя.

Конечно, ни для кого не секрет — Кашин неуч, и Димина в несколько раз способнее его. «Она — образованный инженер,— думал Сосновский.— Это правда. Но Кашин зато — практик. Он знает ходы и выходы. Цех у него как на ладони… Он знаком с сотнями необходимых людей. Его блокнот исписан телефонными номерами. Куда бы Кашин ни позвонил — всегда называет собеседника по имени-отчеству… Однако Димина тоже имеет основания… Он глух к новому. Быть у него в подчинений тяжело, хотя Димина… все же преувеличивает…»

В конце концов Сосновский, возможно, и убедил бы себя, что во всем этом ничего страшного нет, но сегодняшний день, какой-то суматошный, взбалмошный, помешал ему.

«Не дадут спокойно поработать!» — мысленно обрушился он на Димину, на жену и, недовольный всем на свете, направился к директору.

Ему повезло — директор сидел один и, нахмурившись, сжав виски ладонями, читал какую-то бумагу. Он явно был не в духе. И держался за виски так, словно ему мешал шум и он закрывал уши.

— На Кашина поступили очередные жалобы,— сообщил Сосновский, делая вид, что докладывает без охоты, и что ему самому надоела эта тема.

— А? — спросил директор и открыл одно ухо.

— Я насчет Кашина. Димина говорит, в цехе эксцесс за эксцессом. До него не доходит, что новые задачи решаются по-новому…

— Тогда помоги ему,— видимо, не слишком придавая значение тому, что услышал, отозвался директор.

Сосновский понял: эти, на первый взгляд случайные, слова не совсем случайны, и разговор, фактически, окончен.

— Я не только об этом. Нам стоит как можно скорей и шире изучить опыт родственных предприятий,— не садясь и не уходя, сказал он.— Пошлем людей в Ярославль, на Лихачевский…

— Угу, — согласился директор и неожиданно вернулся к разговору о Кашине: — Бунтующие, архипринципиальные женщины, между нами говоря, не всегда все взвешивают. А на таких, как Кашин, можно опереться. Он разобьется, а приказ выполнит. Сам в войну командовал. Требовательный, волевой работник, няньки ему не нужны. А пробивная сила?! Димина, конечно, не чета ему. Полагаю, это поймет и сам Димин — он башкавитый мужик, не из тех, что прутся на рожон из-за принципа. Так?

У Сосновского шевельнулся протест: слов нет, Кашин железобетонный и, как говорит директор, пробивной, но не всегда деловая характеристика соответствует… «Чему соответствует?» Он не нашел подходящего продолжений мысли и, запутавшись, неожиданно ответил:

— Я не возражаю, Иван Филимонович! Конечно, не каждый хороший человек ценный работник, и наоборот.

— Ну вот и добро. Во всяком случае, повременим покамест.

Директор снова накрыл ладонями уши и углубился в чтение.

Работал с ним Сосновский давно и потому не обиделся на бестактность. Более того, он почувствовал облегчение — директор дал иное направление его мыслям. Пройдясь по кабинету, вышел в приемную. Но там его ждала настоящая беда: волнуясь и мямля, испуганная секретарша сообщила ему, что звонили из дому — у Веры Антоновны приступ.

3

Вера заболела, и сразу стало видно, как они нужна дому. Засохли цветы в вазонах. Домоуправление прислало напоминание насчет квартирной платы. Максим Степанович уважал на работу голодный, а вернувшись домой, ума не мог приложить, с чего бы начать и что делать. Юрий чуть не каждый день опаздывал в институт. В комнатах, где раньше был строгий порядок, чистота, все словно постарело, покрылось пылью. На кухне и раковине валялись немытые тарелки. В ванной под умывальником росла куча грязного белья. Испортился радиоприемник, и никто не мог собраться отнести его в починку. Леночка о Соней стали приносить тройки. Учительница музыки жаловалась, что они разучились играть. Даже кот Мурча — любимец всей семьи — ходил но комнатам как потерянный.

Говорят, мужчина в семье как столб и заборе. Упадет столб — повалится весь забор. А женщина, мать? Про нее говорят иначе: мать дом не построит, а детей вырастит. Иначе говоря, она — сама жизнь, без нее нет ни семьи, ни завтрашнего дня.