Весенние ливни

— А вот это, обратите внимание, документация… Строительство нового конвейера в формовочном придется начинать, не откладывая. Он нужен, как воздух. Если что, с Алексеевым не церемоньтесь, ибо я, когда вернусь, буду взыскивать с вас.

— В отношении конвейера я кое-что наметила,— беззаботно, как показалось Кашину, сказала Дора, но лоб ее впервые прорезала морщинка.

— И вообще, чаще заглядывайте в план организационно-технических мероприятий. Там все главное. Вот он!

— Буду брать пример с вас, хотя и имею свои планы…

Дору заметно угнетали наставления Кашина, и она, чувствуя въедливую нарочитость его опеки, поскорее старалась избавиться от нее.

— Я с этим делопроизводством знакома, Никита Никитич,— добавила Дора, уже открыто давая понять, что насквозь видит его.

Это вконец озлило Кашина.

— Вы что, полагаете — нам не придется больше работать вместе? — окрысился он.— Напрасно!..

Он поборол себя, чтобы не стукнуть кулаком по столу, не начать браниться, и, понимая, что теперь из кабинета первому придется выходить ему, а не ей, что она будет ждать этого, тяжело поднялся. Окончательно окрепло намерение пройти в цех и подогнать кое-кого с заявлением — пусть потом пеняет сама на себя.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Солнце щедро лилось в окна. Оно уже грело. Арине сдалось, что и стекла, которые солнце пронизывает, должны быть теплыми. Она подошла к окну и потрогала рукой. Но стекло почему-то оказалось холодным.

Хотелось скорее увидеть мужа, обо всем расспросить Как оно там? В своей наивной искренности Михал и теперь, когда кое-как все же уладилось в семье, был способен казнить себя и пойти бог весть на что.

Стараясь убить время, Арина села штопать Евгенову рубашку. Как-то получалось так, что она только провожала да встречала своих: в школу — из школы, в институт — из института, на завод — с завода. И все торопилась. Хлопотала и переживала больше, чем те, кого доводилось провожать или встречать. Они, если и волновались, то обычно за себя, Арина же за всех. И чаще всего одна, одна.

Годы брали свое. Врачи посоветовали ей носить очки, но Арина и слушать не хотела: казалось, что если согласится — значит примирится со старостью, а это, в свою очередь, значило, что предоставит своих самим себе. Она не сразу попала ниткой в ушко иголки, нашла в шкатулке наперсток и принялась штопать.

За этой работой на Арину незаметно нисходило привычное спокойствие. И тогда Евгену все в ней было мило: и как она сидит, задумавшись, и как штопает, натянув ткань на грибок, и как перекусывает нитку зубами. Он очень любил мать такой.

Бросив чертить, Евген поставил доску к стене, посмотрел на нее, как на картину, и, потягиваясь, подошел к матери.

— Весна скоро, мама.

— Да, сынок,— подтвердила она и протянула ему иголку с ниткой.— На продень!..

Втянув нитку, Евген склонился над матерью и губами дотронулся до пробора на голове. Вспомнил, как в детстве любил запах ее волос, и, чтобы ощутить его сильнее, льнул к ней.

— Через два месяца буду защищать дипломный проект. Инженером стану, мама,— похвастался он.— Первым инженером среди Шарупичей. Были в нашем роду и пастухи, и хлеборобы, и рабочие, а инженеров не было. Я первый…

— Ты, сынок,— обрадованно, перейдя на шепот, согласилась Арина.— Иди отдохни. Снова ведь в третью идти. Неужто нельзя хоть в первой работать?

— А зачем? Какая же это практика, если проходить ее в келейных условиях? Чтобы понять, скажем, что ручки в формовочной машине несподручно размещены, надо, мама, на ней все семь часов проработать — и в первой, и во второй, и в третьей сменах. Тогда только инженером станешь.

— Рае тоже сегодня помогать будешь?..

— Буду.

— Иди, прошу, отдохни…

Зная, что она ревнует его, Евген послушно пошел в другую комнату.

Арина опять склонилась над рубашкой, чувствуя щекой солнечное тепло. «Как-то он, интересно, держит себя там?» — подумала она о муже и попробовала представить зал, где сейчас находился Михал. Но представила лишь то, что видела когда-то на снимке в газете,— трибуну, докладчика, стол президиума, ложи — и все.

Михал пришел усталый, голодный. Раздевшись, долго умывался, поглядывая на Арину, ожидавшую с полотенцем через плечо в дверях. Шарупичи обычно ели в кухне, и, умывшись, Михал сразу направился туда.

— Давай что-нибудь, мать, да поскорей,— попросил он, немного порозовевший.— Там, как перерыв, все в буфет. А я-то деньги забыл. У тебя есть сегодня что-нибудь фундаментальное?

— Садись, садись! — улыбнулась Арина.— Вам, мужчинам, если мяса не дашь, так и не накормишь. Может и Евгена позвать, чтобы по одному не кормить? Надоедает, поди, подавать да убирать.

— Это верно, мать, насчет мяса ты в курсе дела. Молоко, например,— вообще вроде проводника в желудке…

Хлебая щи, Михал украдкой подмигивал сыну и нарочно молчал, ожидая, когда жена не выдержит, попросит: «Ну, чего там? Рассказывай!» Но она неожиданно, чем-то очень обрадованная, заулыбалась и стала рассказывать сама.