Весенние ливни

— Что такое автостроитель? — паясничал Севка, зачесывая назад пятерней волосы, которые начал отпускать.— Кто знает? Выдавай на-гора! — И, подождав, ответил сам: — Это бранное слово для всех остальных факультетов. Так?

В этом не было ничего остроумного, но в компании установилась уже атмосфера, когда всё кажется смешным, и студенты дружно захохотали. Засмеялся и Юрий.

— Алё! Здорово! — приветствовал его Севка.— Ты, как всегда, дань храповицкому отдавал?

— Про спутник слыхали? — смутился Юрий.

— Ага, мирово! — отозвался Севка и спросил снова, не обращаясь ни к кому в отдельности: — А что такое Докин? Ну!

— Мы уже митинг провели,— бросив выводить какую-то формулу на доске, сказала Женя Жук.— Он ведь над нами тоже пролетит…

— Давай-ка вот помогай своим трактористам. А то снова ничего не понимают,— не дал ей говорить Севка.— А Докин, со своим родимым пятном, кореши,— бранное слово для всех факультетов без исключения.

— Точно!

— Ха-ха-ха! — засмеялись студенты, заглушая звонок.

Аккуратный, как всегда, в дверях показался высокий, нескладный декан. Студенты, будто школьники, давясь от смеха, бросились по местам.

— Я заметил, вы слабо конспектируете, товарищи,— еще не дойдя до кафедры, начал Докин, на ходу доставая из футлярчика очки и смешно прижимая локтем кожаную папку.— Не лучше и с навыками самостоятельной работы. А без этого нельзя. Я предупреждаю вас…

По аудитории прокатился смешок. Докин поднялся на кафедру, удивленно оглядел студентов.

— В чем дело, товарищи?

— Извините, какое последнее слово вы сказали? — с невинным видом спросил Севка и приготовил карандаш.

— Я сказал: предупреждаю…

— Благодарю, понятно,— Севка поклонился и с самым серьезным видом стал что-то записывать в тетрадь.

На задних рядах кто-то засмеялся. Докин поднял острые плечи и насторожился.

— Я что-нибудь сказал не так?

— Нет-нет! — заверил его Севка.— У меня законспектировано… Вот…

Грохнул хохот.

Пунцовея от негодования, вскочила Женя Жук. Ноздри тонкого носика у нее вздрагивали, и казалось, она вся трепещет. Васин дернул девушку за рукав, но Женя вырвалась и, схватив двумя руками тетрадь, хлопнула ею по столу.

— Это гнусно! — крикнула она и снова взяла тетрадь, но Васин все же усадил ее.

Докин сообразил, что произошло, и мучительно, по-старчески покраснел — розовыми сделались щеки, залысины, просвечивавшая сквозь седые волосы кожа на голове.

Юрию стало жаль его, но не доходило, как можно сочувствовать Докину настолько, чтобы подводить товарища. К тому же Юрий никак не мог простить декану насмешки над своим кандидатством и, заметив, что Севка глядит на него, подстрекает взглядом, крикнул:

— Как понимать — гнусно? Что такое сделал Кашин?

— Действительно! — поддержали с задних столиков.

— Ладно! Знаем мы Кашина и его шутки.

— Сева просто не расслышал.

Поднялся Тимох, и галдеж стих. Стало слышно, как за окнами чирикают воробьи.

— У Кашина одна задача — заявить о себе,— сдержанно сказал он.— А нам учиться надо. Мы сюда за наукой пришли и никому не позволим мешать…

Во время перемены Тимоха вызвали в деканат.

Вернулся он еще более хмурый, увел в коридор Жаркевича, Васина и что-то долго рассказывал им, махая кулаком так, будто забивал гвозди. Потом вызвал Юрия и, сердясь уже на себя, сообщил, что Докин очень недоволен группой.

— А я тут при чем? — заартачился Юрий, чувствуя, однако, как падает его приподнятое настроение.

— При том, что выгораживать пришлось. Но впредь смотри, больше не буду! — пригрозил Тимох.

4

Тяжело все время,— как ты помнишь себя,— жить в общежитиях. А у Тимоха почти было так: детский дом, общежитие ремесленного училища, потом общежитие строителей и вот теперь — институтский интернат.

Но есть очень живучие чувства. Возникнув раз, они долго живут в человеке и часто дают о себе знать. Давным-давно, когда еще продукты выдавались по карточкам, Тимоху повезло в одном из магазинов счастливо «отовариться» за целый месяц сразу. И с того времени он, пожалуй, каждый раз, проходя мимо этого магазина, ожидал чего-то хорошего. Нечто подобное было и с интернатами. Живя в общежитии строителей, Тимох познал истинную цену дружбы. Особенно в первые дни после окончания ремесленного училища, когда все уставали от непривычно-изнуряющего труда. Млели руки, плечи, не хотелось готовить себе еду или идти в столовую. Ребята, не раздеваясь, часами пролеживали на койках в тупом бездумье. Крепился один только неказистый, рыжий, как лис, Виктор Смагарович: топал по комнате, бегал в ближайший гастроном за продуктами, насильно поил Тимоха чаем, застилал его кровать.