Весенние ливни

— А ты поговори с ним, растолкуй и… помоги, раз все так чудесно понимаешь! — в отчаянии крикнула Вера.

Они долго спорили и обвиняли друг друга в смертных грехах, пока их не примирили ласки…

Весь день Вера прожила в тревоге. А как только стемнело, быстро собралась, вызвала Федю и покатила к машинистке, которая жила на противоположном конце города. Та запретила подъезжать к дому, и, оставив Федю за квартал, Вера засеменила по темной, без тротуаров улице.

Она отвыкла от ночных окраин. Улочка показалась ей страшной. Чудилось, что на каждом шагу здесь подстерегает опасность. Во дворе машинистка держала собаку. Ее, конечно, уже спустили с цепи, и придется стучать соседям, окна которых выходят на улицу. Но и это мало теперь беспокоило Веру. Надо было спасать сына, и она не придавала значения остальному.

Когда машинистка открыла ей дверь, Вера решительно переступила порог и поздоровалась. Не ожидая приглашения, расстегнула шубу, сняла платок, который надела специально на этот случай, и села возле стола, стоявшего посреди комнаты.

— Вы не сдержали своего слова,— упрекнула она хозяйку, вытирая ярким платочком уголки обиженно опущенных губ.

Точно не услышав ее слов, машинистка приветливо улыбнулась, села напротив и положила на стол полные, оголенные до плеч руки.

На улице было холодно, сыпался мелкий колючий снежок, и эти голые руки неприятно поразили Веру. Да и вообще, весь домашний облик машинистки показался отталкивающим: полурастрепанная прическа, приплюснутое, с широкими скулами лицо без косметики, не первой свежести блузка. Пованивает жареным луком: видимо, только что возилась на кухне.

— Почему вы не пришли сегодня? — спросила Вера, пряча враждебность.— Я вас очень ждала. Завтра ведь последний день…

Хозяйка смахнула со стола крошки и негромко кинула кому-то, находящемуся за стеной:

— Фенечка, будь добра, принес и мне теплую кофту.

«Неужели догадалась о моих мыслях? — растерянно подумала Вера.— Вот ведьма…» — и невольно оглядела комнату, сплошь заставленную вещами. Безделушки фотокарточки на комоде, на древнем трюмо, на полочках высокой спинки дивана, да и сама мебель сдались ей пыльными, выдуманными человеком с безнадежно бедной фантазией.

Из соседней комнаты приковыляла пожилая хромоногая женщина и подала ярко-зеленую кофточку. Накинув ее на плечи, машинистка сладко поежилась и прильнула к пушистому ворсу щекой.

— Я была перед работой в деканате автотракторного,— сказала она, поблескивая золотыми зубами.— Но к сожалению, должна вас огорчить. У Юрика числится очень много прогулов, и большинство падает на английский.

— Не может быть!

— К сожалению, это так.

— Боже мой! Мы ничего не знали!..

— Англичанка говорит, что это оскорбляет ее лично. В деканате я читала также приказ. Оказывается, месяц назад Юрику и Севе Кашину, вообще, вынесено предупреждение за неуспеваемость. Они, к сожалению, не сдали вовремя ни одного задания по черчению. Их дважды прорабатывали комсомольцы. Ходят слухи, что институт не будет отвечать за отсев…

Эти «к сожалению» и «Юрик» казались оскорбительными Вере, но то, что она слышала, не позволяло ни рассердиться, ни обидеться. Надвигалось что-то ужасное; видимо, только выдержка могла спасти ее. Ибо, как бы там ни было, чувствовалось: машинистка говорит не всё и не всё еще потеряно.

— Муж привез мне отрез на макинтош из Москвы,— сказала Вера как можно легкомысленнее.— Но мне хотелось бы другого цвета. Вот посмотрите…

Она поспешливо вынула из сумки завернутый в бумагу сверток и положила на стол.

Лицо у машинистки чуть дрогнуло. В быстрых глазах мелькнуло жадноватое любопытство, но мгновенно потухло.

— Беда с этими первокурсниками,— посочувствовала она.— Неизвестно, на что надеются. Разве только через год-два за ум берутся. Хоть и тогда не лучше… А с этим,— она показала на сверток,— после, когда уладим.

— Я вас очень прошуI

— У нас даже шутка ходит: первый курс — это охмелевшие, второй — осмелевшие и так далее, а на пятом — обратно ни студенты ни люди…

Шатаясь, Вера вышла на улицу и, как слепая, поплелась к машине. Федя, полагая, что случилось неладное, начал было расспрашивать ее, но Вера только махнула рукой и со страхом подумала, как обо всем этом будет рассказывать Максиму Степановичу.

3

Севка не любил своего отца, а временами просто ненавидел. Лицо у него серело, когда приходилось говорить с отцом, и, напустив в глаза туману, он глядел мимо него. Но это был отец, который кормил, одевал, учил. Без него нельзя было обойтись, и Севка, чтобы избежать непоправимого, старался реже встречаться с ним и ухитрялся не садиться вместе за стол. Тем более, что в этих общих завтраках, обедах, ужинах таилось оскорбительное: Севка выступал в роли простого дармоеда, который пользуется хлебом нелюбимого человека.