Весенние ливни

— Что нарочно? — сощурилась Лёдя и приподнялась на руках. К Михал у почти вплотную приблизилось ее бледное осунувшееся лицо. В неясном сумраке ему показалось, что оно худеет на глазах. Однако он ответил:

— Провалить стоило — вот что!

— А боже мой, иди ложись! — позвала из спальни Арина.— Вставать ведь скоро. Слышишь? Завтра будет время. Договорите!..

Михал тяжело поднялся, ногой отодвинул табуретку на место и, не оглядываясь, пошел из столовой, чувствуя за спиной непримиримый, требовательный взгляд дочери.

По выходным Михал сам ходил на рынок: хотелось, чтобы жена и дети отдохнули. Базарный гам, многолюдно как-то успокаивали его, и он любил потолкаться возле прилавков, перекинуться с острыми на язык тетками — пожить каким-то новым уголком души. Михал брал авоську, бидончик для молока и с хорошей ясностью на сердце направлялся к ближайшей трамвайной остановке. Но сегодня, как только он стал одеваться, подхватилась и Арина. Делать было нечего. Стараясь не разбудить Лёдю и Евгена, они вместе тихонько заперли дверь и вышли на улицу.

Солнце еще не припекало. На домах, деревьях, асфальте лежал розоватый отблеск, хотя воздух был почти голубой. На тротуаре с совком и метлой суетился запоздавший дворник. Вдоль бульвара, останавливаясь возле каждой липы, двигалась поливная машина, и девушка в синем комбинезоне поила деревья из толстого гофрированного шланга. Липы отцвели. Они стояли усталые, притихшие, будто прислушивались, как льется в лунки вода, и земля вокруг них была покрыта золотой пыльцой.

Пешеходов было мало, автомашины проезжали редко. Витрины магазинов поблескивали необычно — так, как блестят лишь утром, когда город пробуждается. И приятно было чувствовать, что ты живешь здесь и вон окна твоей квартиры. Потому все, что произошло ночью, сдавалось Михалу особенно нелепым и обидным.

Молча шагая рядом с женой, он никак не мог собраться с мыслями. То и дело удивленно пожимая плечами, недоумевал: почему все это случилось? Разве были основания беспокоиться за Лёдю? Нет! Так же, как и за Евгена. Ну, растут — здоровые, одетые не хуже других. Есть хлеб, есть и к хлебу. Лёдя расцветает, как Любавушка, делается умницей, и Михал не раз ловил себя, что любуется дочерью. Евген раздался в плечах, возмужал. В очках временами кажется даже чужим, совсем взрослым, и к нему, когда дело касается техники, обращаешься, как к старшему. И входят они в жизнь хозяевами. Дороги перед ними открыты — выбирай, какую хочешь! Может быть, слишком открыты… Чего ж тут беспокоиться? А вот на тебе..,

— Ты пока не трогай ее,— несмело попросила Арина.

Он взглянул на жену, не понимая, потом сообразил.

— А ты, видно, из-за этого и потопала за мной? Уговаривать? Не стоит, мать. Мы и так поздно за ум беремся. «Лёденька да Лёденька!..» Все хотелось, чтобы жила лучше нас, не хлебнула такого, как мы с тобой. Нехай, дескать, покрасуется, нехай сладенького побольше попробует —- мы этого не видели. А про что говорили с ней? Может, как работали? Как воевали? Где ты видела! Всё больше, какая у нее жизнь будет красивая, какое счастье ей выпало. «Мы, дескать, этого не имели!..» А вот что имели — об этом молчок. Вроде и вправду ничего хорошего не было. А у нее за спиной — социализм, построенный...

— Будет тебе… А почему Евген не такой?

— Евген — парень. Мы его хоть в работу впрягали. Он и теперь при мне, хоть и студент…

Арина вытерла уголком платка глаза, виновато улыбнулась, и Михал заметил, как она изменилась за ночь. Даже улыбка была болезненная, ожидающая, вовсе не ее.

— Неужто ты думаешь, она легкого пути ищет? — с трудом сказала Арина,— Недавно при мне дивилась, что некоторые из одноклассниц в физкультурный институт поступают. Смеялась. Кто их после, говорит, замуж возьмет?

— Так и сказала?

— Разумеется…

— Ну вот и дожили, мать!

Они вошли в ворота рынка и сразу попали в разноголосый гам, который глушила веселая музыка, лившаяся из репродукторов. Привоз оказался богатым: на прилавках желтели бруски масла, стояли бидоны со свежим молоком, с оттопленным — кастрюли, кринки; горкой лежали в треугольных полотняных мешочках сыры. В мясном ряду на крюках висели освежеванные туши, окорока, и мужчины в белых фартуках ловко рубили мясо на больших колодах. Торговля шла и с грузовиков, и с возов.

Не прицениваясь, Шарупичи купили оттопленного молока, мяса, яичек и сразу, не так, как делали обычно, подались к выходу. У ворот догнали шофера главного инженера. Прижимая к груди громадный букет цветов и доверху набитую молдавскую кошелку, Федя пробирался к своему лимузину. Стекла машины поблескивали, но Михал заметил в ней Сосновского. Ничего не сказав Арине, он передал ей авоську и прибавил шаг: нужно было воспользоваться представившимся случаем да заодно напрочь сжечь мосты для отступления.

— А-а, Сергеевич! — приоткрыв дверцу, поздоровался с ним Сосновский.— Заготавливаем? Ну что ж, и это надо. Может, по дороге?..