Вещи, которые я не выбросил

«Эмма» была предупреждающим знаком: осторожно, плохое настроение. Черный флаг, поднятый на мачту. Кучка яблок, бумажные платочки, испорченная книга.

* * *

Обложка запропастилась давным-давно. Смутно припоминаю, что на ней были женщины в длинных платьях и чепцах, цветные гравюрки (на этот раз Ежи Яворовский (31) не сильно потрудился). В начале шестидесятых годов двадцатого века в польских издательствах не было обычая размещать на обложке «блёрб». Сегодня, набранный рукой кого-то из отдела рекламы, он мог бы звучать так:

Нестареющая классика. Любовные перипетии на фоне английской провинции. Умная и богатая красавица Эмма Вудхаус верит в свой талант устраивать чужие браки. Однако в сердцах ее близких кроется множество тайн, да и собственные чувства порой преподносят сюрпризы. Знакомьтесь – неугомонная мисс Вудхаус и ее друзья: суровый мистер Найтли, простодушная Харриет, сдержанная Джейн Ферфакс и единственные в своем роде мистер и миссис Элтон.

* * *

«Эмма» – это такой «Винни-Пух»: группа героев, в принципе добродушных, хотя и не лишенных недостатков, слоняется туда-сюда по сельской местности. Они наносят друг другу визиты и разговаривают. Болтают. Нудят. Общаются. Бытовые заботы их не слишком тяготят. Пятачок всегда найдет желуди. Пух с тревогой опорожнит последний горшочек меда, но в следующей главе кладовая снова полна, так что все отправляются поиграть в Пустяки.

В «Эмме», кроме экономической стабильности, успокаивает сам ритм повествования. «Ах какой у него слог!» – говорим мы, довольные. Слог – значит, что текст построен из предложений столь длинных и замысловатых, что публика, забыв о смысле, наблюдает, как автор, храбрый канатоходец, жонглируя эпитетами, продвигается вперед – о нет, сейчас упадет, уфф, удержал равновесие – и триумфально добирается до точки. Браво!

В «Эмме» фразы не пытаются ничего доказать. Они никуда не спешат, несут с собой причастия, готовые остановить течение рассказа и вылиться в короткое отступление. Добавить ироничное замечание общего характера, в то время как сам поток остается прозрачным и спокойным. Из книг, которые я знаю, эта больше всего похожа на ручей (в Зачарованном Лесу, разумеется).

Мама была не из тех, кто стал бы полвека искать отдохновения в журчащем ручейке. Под всеми этими видимыми слоями скрывается книга вовсе не такая уж невинная. Из вставок, кратких описаний, комментариев длиной в полпредложения вырисовывается образ самой Джейн Остин. И в сравнении с ней Набоков может показаться эдаким безмятежным рубахой-парнем. Корешем, который с удовольствием хлопнул бы с нами пару-тройку баночек пива на лоне природы.

Почему нас смущает, что кто-то использует слово «этнический» вместо «народный»? Что плохого в том, что, забрасывая знакомых фотографиями из отпуска, кто-то сообщает: «Афины – сердце Греции», а немного поразмыслив (см. красноречивую «историю исправлений»), меняет «Грецию» на «Элладу»? Имеем ли мы право осуждать людей за уменьшительно-ласкательные прозвища, которыми они наделяют своих близких? Неужели так страшно, что кто-то использует выражение «тот неловкий момент»? Что анонсирует спортивные успехи своих чад словом «умничка», а под фото «райского уголка» пишет «завидки берут»? Действительно ли фразы «садимся с семьей за вечернюю трапезу» достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть кого-то из друзей?

Роман Джейн Остин – регистрация языковой аллергии. Нервного зуда, вызванного некоторыми фразами, формулировками и манерами.

Глава девятнадцатая. Эмма в гостях у мисс Бейтс и ее матери – в небольшом домике, где обе женщины занимают «очень скромную по размеру квартирку» на «гостином этаже». О старушке мы узнаем, что она «опрятна». Дочь – деятельная и разговорчивая, взрывается монологом на четыре страницы. Скучный, хаотичный, густой от повторов, нашпигованный нарочито вежливыми оборотами, подобострастный и чванливый, пестрящий многоточиями, режущий глаз скобками, полный разнообразных

– «частенько говаривает»,

– «должна поведать»,

– «я не видела, чтобы кто-то так удивлялся».

Основное содержание этого словесного потока составляли похвалы в адрес племянницы, некой Джейн Ферфакс, а также подробнейший отчет о ее занятиях и планах. Уже на второй странице нас начинает тошнить от этой героини, и мы пылаем к ней искренней ненавистью. Замученная Эмма слушает внимательно («собрав в кулак всю свою волю»), как вдруг «в мозгу ее зарождается остроумное и занимательное предположение», касающееся «мисс Ферфакс и обаятельного мистера Диксона».

Похоже, Эмма считает, что Джейн завела роман со своим женатым покровителем. Надежда, что скромная молодая девушка сошла с пути добродетели, не покинет Эмму все следующие двести страниц. «Эта вежливая, чинная, совершенная Джейн Ферфакс так очевидно лелеет в душе вполне предосудительное чувство!» – обрадуется она в двадцать восьмой главе.

Главную героиню могли обуревать честолюбие, эгоизм, зависть, но почему же читатель разделяет эти чувства? Почему?!