– Лия и Агнешка пытались мне дозвониться, – говорю я Зофии, отойдя от шока. Она удивленно смотрит на меня, но обсуждать это нет времени, потому что я уже поднесла телефон к уху и перезваниваю Лие.
– Элис? – после первого же гудка приветствует она меня, затаив дыхание.
– Лия, да, извините. Сегодня я была вне зоны действия сотового.
– Но вы все еще в Польше?
– Да, да… почему… что вы…
Она перебивает меня, говорит торопливо и настойчиво:
– Вы можете сегодня вечером приехать в Краков? Я могу заехать за вами, если понадобится транспорт. Я приеду, куда скажете.
– Я как раз сейчас направляюсь туда, в свой отель. – Я на миг умолкаю, ожидая объяснений, но когда тишина начинает затягиваться, спрашиваю: – Что происходит, Лия? Вы же сказали, что не можете мне помочь.
Лия делает глубокий вдох, и я слышу раскаяние в ее голосе, когда она бормочет:
– Ну, я все еще не могу. Но моя бабушка очень хочет встретиться с вами.
Глава 37
Алина
Мы так надеялись, что лагерь будет, по крайней мере, удобным, и были сильно разочарованы реальностью, с которой столкнулись. Мне казалось, что в те дни у всего мира закончились ресурсы, потому что где бы мы ни были, везде встречали голодных, грязных, несчастных людей.
Лагерь в Бузулуке не был исключением – это были все те же страдания, к которым мы уже несколько привыкли, но теперь они сосредоточились в одном месте. Лагерь создавался с целью подготовки недавно освобожденных польских граждан к участию в боевых действиях в составе союзных войск. Однако там не было оружия, чтобы тренироваться, слишком мало формы и слишком мало еды. У всех были вши – в течение нескольких дней они появились и у нас с Саулом. С ними было невозможно справиться, потому что не было возможности помыться, не говоря уже о том, чтобы постирать одежду или вымыть волосы. В тот день, когда мы приехали, нам сказали, что для избавления от вшей существуют ядохимикаты. Когда несколько недель спустя на поезде прибыл груз, там оказалась всего одна упаковка, которой хватило бы, чтобы вылечить несколько десятков человек, как будто это могло что-то изменить в лагере, насчитывавшем на тот момент почти восемьдесят тысяч.
И к тому времени я действительно мысленно ругала Томаша за гипс, потому что из-за вшей и гипса ощущала зуд даже во сне.
Саула сразу взяли на работу в медицинскую клинику в качестве доктора Томаша Сласки – никто не задавал вопросов о его возрасте и не спрашивал о его квалификации. Меня сочли «раненой» из-за моего якобы сломанного запястья, и поручили помогать присматривать за детьми-сиротами в дневное время. Имея ограниченный опыт общения с детьми, я попыталась протестовать. Но каждый должен был что-то делать, а у меня не было других навыков, которые я могла бы предложить.
Я ожидала, что все эти осиротевшие мальчики и девочки будут несчастными и плаксивыми. Но они, напротив, играли, смеялись и бегали, и их стойкость меня поражала. Мне очень скоро понравилась моя работа, и я подружилась со своими более пожилыми коллегами. Особенно мне нравилась пани Кончаль, которая до войны была оперной певицей. Она разучивала с детьми самые красивые песни, когда нам нужно было их успокоить для своего рода уроков, которые мы пытались организовать. Это была тяжелая, но полезная работа, и каждый день, когда я заканчивала свою смену, я испытывала чувство глубокого удовлетворения от того, что делаю для лагеря нечто стоящее. Я с нетерпением ждала приезда Томаша, чтобы представить его детям. Я с нетерпением ждала момента, когда увижу в его глазах гордость за меня, за то, какой вклад я вношу.
Саул, работающий в клинике, оказался в своей стихии – он быстро взял на себя руководство тем, что считалось «хирургическим» отделением, но его работа была намного более напряженной, чем моя. Я старалась быть внимательной к нему, навещала его каждый день в обязательном порядке, хотя иногда это означало, что мне приходилось часами ждать, пока он закончит со своими пациентами. Медсестры привыкли к тому, что я сижу в их так называемом кабинете, и вскоре я уже болтала с ними и даже помогала где могла с бумажной работой. Я так восхищалась тем, как Саул вел себя в этом месте, и я легко могла представить себе Томаша, исполняющего ту же роль, как только мы где-нибудь обоснуемся и он закончит учебу. Почти не имея медикаментов, при бесконечном количестве пациентов, нуждающихся в помощи, Саул всегда был терпелив и неизменно мягок. Сострадание и сочувствие, которые он испытывал к своим пациентам, поражали меня. Когда он рассказывал мне о своем дне, он описывал работу так, словно пациенты оказали ему услугу, позволив ему лечить их. И, возможно, так оно и было, потому что, несмотря на тяжелейшие условия, Саул определенно оживал благодаря осознанию своей нужности.
– Подожди, Ханна, – говорил он мне. Он постоянно напоминал мне о моем новом имени, потому что я не откликалась на него. – Как только твой Томаш появится здесь, я снова возьму его под свое крыло, и к тому времени, когда британцы приедут за вами, он будет знать больше, чем всякие профессора.