Вещи, о которых мы не можем рассказать

Пока мы ждем, когда мама доберется до больницы, Эмилия подкрашивает губы. Ее пальцы дрожат, когда она подносит их к губам, но она собирается с духом и очень четкими движениями наносит помаду. Она велит Агнешке и Лие отправиться на кухню и приготовить для нас чай и легкий ужин.

И все это время, давая распоряжения властным тоном, который я слишком хорошо знаю благодаря своей собственной бабушке, и прихорашиваясь перед запоздавшим на десятилетия воссоединением, Эмилия пристально смотрит на меня. В какой-то момент она протягивает руку и касается моего предплечья, но отдергивает ее и качает головой, словно не может до конца поверить в то, что видит.

– Она, кажется, не расстроилась, узнав, что ее брат все это время был жив, – шепчу я Зофии, которая морщится и говорит:

– Она не верит, что он был жив. Надеюсь, этот звонок все исправит.

Наконец приходит сообщение от мамы:

«Я уже у Бабчи. Сегодня она очень насторожена, думаю, она понимает, что происходит. Я отвечу сразу, как только поступит звонок по фейстайму. Набирайте, когда будете готовы».

– Готовы? – спрашиваю я Лию, которая переводит мои слова Эмилии. Я передаю ноутбук, и мы слышим знакомый звук соединения. Лия настраивает камеру так, чтобы лицо ее прабабушки заполнило весь экран. Соединение установлено, и Эмилия вздыхает от восторга узнавания, а затем с небольшой задержкой из Флориды раздается такой же вздох.

– Алина! Duz˙a siostra! – восклицает Эмилия, тянется к ноутбуку и прислоняет ладони к дисплею. Ее глаза наполняются слезами, и я сдвигаюсь так, чтобы видеть экран. Бабча приподнимается на кровати, за ее спиной совершенно белая больничная подушка, она наклоняется к камере на айпаде. Невозможно ошибиться в неподдельной радости на ее лице.

– Она назвала ее «старшей сестрой», – шепчет мне Зофия.

Эмилия начинает невероятно быстро говорить по-польски. Я с тревогой смотрю на Лию.

– Я не уверена, что моя бабуля сможет угнаться за ней, – подсказываю я.

Лия неуверенным тоном передает мои слова Эмилии, которая закатывает глаза и что-то говорит Бабче. Бабча тоже закатывает глаза, раздраженно кивает.

Зофия подавляет смешок.

– Эмилия только что сказала твоей бабушке, что молодые люди считают их глупыми только потому, что они стары, и спросила ее, все ли она понимает.

Эмилия заговаривает снова, теперь в ее словах гораздо меньше силы – ее тон такой нежный, словно она общается с больным ребенком. Слова текут ровным и решительным потоком, и я жду, когда она остановится, чтобы попросить Зофию перевести, но паузы не наступает. Через некоторое время я понимаю, что я единственный человек в этой комнате, здесь, в Кракове, который не пытается сдержать слезы.

– Зофия? – настаиваю я. Она усаживается на подлокотник моего кресла, чтобы шептать мне на ухо.

– Итак, во-первых, приемными родителями Эмилии были сестра Алины Труда и ее муж Матеуш. Она говорит, что Алина спасла ей жизнь, нашла ей любящую семью, которая дала ей лучшую жизнь, чем она могла надеяться. Она рассказывает Алине, что Труда и Матеуш пережили войну и дожили до счастливой, полноценной старости. Теперь Эмилия благодарит ее, и… о, это прекрасно… она чрезвычайно благодарна твоей бабушке и благодарит Пресвятую Матерь за эту возможность сказать спасибо. Это просто прекрасно!

И снова много польской речи, которая на этот раз предназначается Агнешке, Лие и Зофии.

– Хорошо, – тихо говорит Зофия. – Эмилия рассказывает, что Томаш работал с советом Zegota… – На мой непонимающий взгляд она объясняет: – Во время оккупации польское правительство в изгнании создало группу для оказания помощи евреям. Томаш помогал скрываться нескольким группам, в том числе молодому врачу и его семье… Эмилия припоминает, что доктора звали Саул.

– Саул Вайс?

– Я думаю, мы можем это предположить, – рассеянно говорит Зофия, потому что она сосредоточена на Эмилии. – Верно, итак, Томаш организовал выезд из Польши для себя и для Алины, но в день отъезда Саула и его семью обнаружили нацисты. Похоже, они прятались у фермера и фермер предал их всех, включая Томаша. – Эмилия снова начинает говорить, и мне приходится наблюдать за тем, как разбивается сердце моей бабушки, прямо на экране ноутбука, почти как в замедленной съемке. Она не плачет, она не рыдает, но ее лицо сморщилось и слезы текут постоянно, как и слова Эмилии. Зофия печально вздыхает. – Жена и ребенок Саула были убиты.

– Ева и Тиква… – шепчу я.

Эмилия тихо плачет, когда говорит, глядя в камеру на мою бабушку.