Вещи, о которых мы не можем рассказать

– Да, Эмилия совершенно уверена, что Томаша казнили. Матеуш заплатил охраннику, чтобы тот разрешил забрать его тело и они могли похоронить его перед отъездом в город. Это была идея Эмилии отвезти его на холм – она говорит, что раньше постоянно ловила его там целующимся с Алиной, и она знала, что именно там Томаш провел самые счастливые минуты. Они пометили могилу камнями, и она вернулась в семидесятых годах с надгробием, как только у нее появились на это деньги.

– Но почему она никогда не отвечала на письма? – выпаливаю я, обращаясь к Агнешке. – Бабча так старалась найти ее! Она писала много-много лет! Почему Эмилия ни разу не ответила?

Теперь разговор продолжается в более спокойном русле. Эмилия ошеломленно смотрит в камеру.

– Мы думаем, что твоя бабушка отправляла письма по адресу дома в Тшебине, – негромко объясняет мне Агнешка. – Но после окончания войны зданием владели коммунисты, так что мама никогда туда не возвращалась. Даже клинику мы вернули себе в семидесятых, после того как я получила квалификацию. Мама не получила эти письма, но она хочет, чтобы вы знали – она тоже пыталась найти вашу бабушку. Томаш сказал ей, что Алина будет жить где-то в Англии, скорее всего, под именем Ханна. Поэтому, как только она стала достаточно взрослой, чтобы путешествовать, моя мама отправилась туда…

– Она искала не в той стране, – шепчу я.

– Кроме того, – печально замечает Зофия, – даже несмотря на то, что она знала, что нужно искать Ханну, ей бы никогда не пришло в голову искать миссис Сласки.

* * *

Я оставляю всех в гостиной и иду в одну из спален Эмилии. Я пишу маме, чтобы она позвонила мне, когда она уладит все с Бабчой, и через десять или пятнадцать минут на моем телефоне появляется запрос на видеозвонок. Мама воспринимает известие о своем происхождении стойко, с сухими глазами, чего я никак не ожидаю, потому что сама всхлипываю, рассказывая ей об этом.

– Я беспокоюсь о тебе, – говорит она, вглядываясь в камеру. – Господи, посмотри на себя! Ты в полном раздрае, Элис.

Я смеюсь и вытираю глаза.

– Это был очень долгий день, – объясняю я, а потом спрашиваю: – С Бабчой все в порядке?

– Она измучена. Я оставила ее вздремнуть, но она выглядит такой счастливой. Я не знаю, как объяснить тебе произошедшую в ней перемену, но могу сказать, что твоя бабушка, кажется, успокоилась. Это был замечательный подарок пожилой женщине. Я надеюсь, ты гордишься собой, и мне жаль, что я не поддержала тебя. Думаю, в отличие от меня ты смогла понять, как ей нужна эта поездка.

– Спасибо, мама, – бормочу я, и я благодарна за такое признание, хотя знаю свою мать и прекрасно понимаю, что это ненадолго. – Но… ты, кажется, довольно легко восприняла эти новости, мам.

Мама вздыхает, чуть запрокидывает голову и смотрит в потолок. Потом опускает взгляд обратно на айпад и говорит мне:

– Па был настоящим папой, Элис, и он был великим человеком. Был ли он на самом деле Саулом или Томашем… я его дочь и ни секунды в этом не сомневалась. Я не знаю, почему они не рассказали мне всего, и, может быть, позже, когда до меня дойдет, я буду расстроена или зла, но… сейчас… Мне просто жаль Бабчу… Она так и не смогла поведать нам о том, что там произошло… она всю свою жизнь ждала завершения… – Ее голос срывается, и она выдерживает осторожную паузу, прежде чем добавить: – Ты передашь Эмилии сообщение от меня?

– Конечно.

– Пожалуйста, скажи ей, что ее брат отдал свою жизнь за лучшего человека, которого я когда-либо знала, – срывающимся голосом говорит мама. – Скажи ей, что мой отец любил мою мать, он любил меня, и за годы работы он помог сотням… тысячам детей, и он был лучшим отцом, и другом, и мужем, и… – Она резко останавливается, откашливается, прежде чем спокойно продолжить: – Просто скажи ей, что Саул Вайс, если это тот, кого я знала как своего отца, не потратил впустую ни секунды из жизни, которую ему подарили. И мама тоже. Убедись, что Эмилия осознает, что жертва, принесенная ее братом, не была напрасной.

– Обязательно, мама, – шепчу я неровно.

Мамины глаза наполняются слезами, и я могу сказать, что на этот раз она не сможет их сморгнуть. Я не удивляюсь, когда она хрипло произносит:

– Мне нужно идти. Я поговорю с тобой завтра.

* * *

Я возвращаюсь в отель опустошенная, но взволнованная, и я думаю, что Зофия чувствует то же самое, потому что она притихла на водительском сиденье. Сейчас чуть больше одиннадцати вечера по краковскому времени, и в сумке трезвонит телефон. Я понимаю, что до сих пор не позвонила Уэйду и детям и краснею, наклоняясь, чтобы найти его. Сообщение на экране совсем не такое, как я ожидаю.

«Мамочка, мне нужно поговорить с тобой по фейстайму. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, ответь, но приглуши звук на своем телефоне, потому что я не хочу, чтобы мальчики знали, что мы наблюдаем за ними».

Я хмурюсь и быстро пишу.