Вещие сестрички

В мире вне сцены жара накрывала людей, как подушка, выдавливая из воздуха саму жизнь. Матушка увидела, как лакей наклонился к уху герцога. Нет, Флем не сделает перерыва. Конечно, нет. Он хочет, чтобы это продолжалось.

Герцог, должно быть, почувствовал затылком жар ее взгляда. Он повернулся, высмотрел матушку в толпе и послал ей странную маленькую улыбку. Затем подтолкнул свою жену. Оба рассмеялись.

Госпожа Ветровоск часто злилась. Она считала это своим талантом. Подлинный гнев есть одна из величайших созидательных сил в мире. Однако прежде следует научиться его контролировать. Нет, не просто позволить ему течь. А тщательно накопить, создать запруду, чтобы он затопил целые долины разума, а затем, как раз когда вся структура вот-вот рухнет, открыть крошечный трубопровод в основании и пустить могучий поток гнева по турбине мести.

Матушка чувствовала под собой землю даже через несколько футов фундамента, каменные плиты, подошвы и два носка. Земля затаилась и ждала.

– Моя плоть и кровь! – воскликнул Веренс. – За что он так со мной? Я выступлю против него!

Госпожа Ветровоск мягко взяла подругу за руку:

– Идем, Гита.

* * *

Лорд Флем сидел на троне и безумно улыбался миру, который вот теперь казался совершенно правильным. Все получилось даже лучше, чем герцог смел надеяться. Он чувствовал, как прошлое тает позади него, словно лед по весне.

Поддавшись порыву, он кликнул лакея назад.

– Позови капитана стражи, вели ему найти и арестовать ведьм.

– Забыл, чем это закончилось в прошлый раз? – фыркнула герцогиня.

– Тогда мы поймали только одну. На сей раз… возьмем всю троицу. Мнение публики на нашей стороне, а вещи такого рода очень влияют на ведьм.

Леди хрустнула костяшками, показывая, что именно думает о мнении публики.

– Признай, сокровище мое, эксперимент удался.

– Похоже на то, – неохотно признала герцогиня.

– Вот и славно. Не стой тут, дубина. Передай приказ капитану, пока представление не закончилось. Ведьм следует посадить под замок.

* * *

Смерть поправил свой картонный череп перед зеркалом, подогнул капюшон до нужной формы, отступил и оценил общий эффект. Ему впервые досталась роль со словами. Он хотел сделать все правильно.

– Дрожите, мимолетные! Ибо я Смерть, против кого бессильны… э… Хьюэл, кто там против меня бессилен?

– О боги, Смерди! «Против кого бессильны двери и запоры». Неужели так сложно запом… не туда, идиоты! – Гном припустил через закулисную свалку следом за парой весьма несознательных носителей бутафории.

– Точно, – произнес Смерть, ни к кому в частности не обращаясь, затем повернулся обратно к зеркалу. – Против кого бессильны – что-то там – запоры, – неуверенно повторил он и взмахнул косой. Лезвие отвалилось. – Как считаешь, достаточно страшно? – спросил Смерди, пытаясь приладить его обратно.

Томджон, что сидел на своем горбу и пытался выпить чаю, ободряюще кивнул.

– Все в порядке, дружище. После твоего явления их даже настоящий Смерть не напугает. Только добавь в голос гулкости.

– Как это?

Томджон отставил чашку. Тени скользнули по его лицу; глаза запали, вместо губ появился оскал, кожа натянулась и побледнела.

– ПРИШЕЛ Я ЗА ТОБОЙ, ДРЯННОЙ АКТЕР. – Казалось, будто каждым слогом он вбивает гвоздь в крышку гроба. Томджон вернул лицу обычное выражение. – Примерно так.

Смерди, что распластался по противоположной стене, немного расслабился и нервно хихикнул.

– Боги, не знаю, как ты это делаешь. Честно, мне с тобой никогда не сравняться.

– Да ничего особенного. Ты беги, Хьюэл и так уже злится.

Смерди благодарно глянул на друга и побежал помогать с декорациями.

Томджон вновь глотнул чаю. Закулисный шум витал вокруг, точно туман. Однако что-то не давало парню покоя.

Хьюэл сказал, что все в пьесе хорошо, кроме самой пьесы. Томджону казалось, будто она упорно пытается принять иной вид. Его разум улавливал другие слова, слишком тихие, чтобы их разобрать. Точно чей-то разговор подслушиваешь. Томджону приходилось кричать свои реплики, лишь бы перекрыть жужжание в голове.

Что-то было не так. Когда пьеса закончена, она… ну… закончена. Ей не полагается жить собственной жизнью.

Неудивительно, что труппа то и дело забывала слова. Пьеса извивалась в их руках, стараясь измениться.

Боги, он с радостью сбежал бы из этого жуткого замка, от этого безумного герцога. Томджон огляделся, прикинул, что до начала второго акта еще есть время, и решил выйти на воздух.

Дверь поддалась под его рукой, и он вышел на зубчатую стену. Томджон прикрыл за собой створку, отсекая звуки сцены и заменяя их бархатной тишиной. За облачными прутьями томился яркий закат, но воздух был неподвижен, как мельничный пруд, и горяч, как печь. В лесу закричала какая-то ночная птица.

Томджон прошелся до другого конца стены и заглянул в глубины ущелья. Далеко внизу в вечном тумане кипел Ланкр.

Томджон развернулся и угодил в такое ледяное облако, что ахнул.

Необычный ветерок взметнул одежду. В ухе послышалось странное бормотание, как будто кто-то пытался заговорить с ним, но не мог подобрать нужную скорость. Некоторое время Томджон неподвижно стоял, затаив дыхание, а затем побежал к двери.