Вещная жизнь. Материальность позднего социализма

Однако принятые меры не могли остановить покидающих деревню жителей, и в период с 2002 по 2013 год население Панозера сократилось с восьмидесяти девяти до пятидесяти двух человек, отражая миграцию сельских жителей в города, наблюдаемую и на других северорусских территориях. Орфинский не мог скрыть разочарования, вызванного тем, что местных жителей идея сохранить их деревню воодушевила куда меньше, чем городских энтузиастов из Петрозаводска и Финляндии, когда призывал «государство и общественность» помочь панозерцам «сохранить жизнь на этой древней карельской земле»[270]. Петрозаводский журналист выразил недовольство еще более прямолинейно, заметив: «Ценители традиционной культуры и старого образа жизни находят в ней самобытную красоту и очарование, чего, к сожалению, в большинстве своем не видят местные жители»[271]. Благодаря проекту возрождения Панозера между защитниками культурного наследия в Карелии и Финляндии установились новые связи, но с повседневной жизнью местного населения их взгляды не вязались. Такое же безразличие господствовало и в советскую эпоху, когда местные жители нередко поджигали брошенные дома и целые деревни, разрушая исторический ландшафт Русского Севера и действуя наперекор тем, кто, призывая к сохранению культурного наследия, пытался превратить их в естественное продолжение пейзажа[272]. Поджоги, как и случайные возгорания, иногда происходили и в постсоветское время – особенно известно в этом отношении бывшее здание Наркомата иностранных дел Карело-Финской ССР[273].

Движению за сохранение исторического наследия в современной России не удалось навязать сельским жителям якобы традиционные для них уклад жизни и архитектуру, зато оно куда больше преуспело в воздействии на собственных сторонников – образованных горожан. Ежегодно несколько десятков человек отправляются из Петрозаводска в музей-заповедник «Кижи», где остаются на весь туристический сезон с мая по октябрь, облачаясь в традиционные костюмы заонежских крестьян и занимаясь традиционными ремеслами. Жители окрестных деревень, наоборот, обычно игнорируют такого рода практики, если только они не сулят им денежного вознаграждения[274]. Школа клуба «Полярный Одиссей», где учат строить корабли из дерева, привлекает городскую молодежь из Петрозаводска и Санкт-Петербурга, в основном школьников и студентов, но едва ли современных поморов из еще сохранившихся деревень на берегу Белого моря[275].

Две негосударственные организации в Москве и Санкт-Петербурге – «Общее дело» и «Вереница» – дают возможность образованным жителям обеих столиц, желающих летом отправиться на Русский Север, поучаствовать в реставрации деревянных церквей, объединив средства, усилия и собрав необходимые инструменты. Обе организации активно продвигают свою деятельность, размещая публикации в соцсетях, устраивая открытые конференции и снимая документальные фильмы. В документальном фильме Александра Пасечника «Ковчег», выпущенном в 2014 году «Общим делом», один из активистов так объясняет свои мотивы: «Если деревня будет у нас ‹…› то и страна будет жить»[276]. Реставрация старых деревянных церквей трактуется как возрождение деревни, а значит, и исцеление страны. Советские поиски исторической подлинности породили устойчивые формы идентичности, завоевавшие популярность среди образованного городского населения, ностальгирующего по древнему зодчеству, по эмоционально насыщенному соприкосновению с деревом и по утраченным культурным традициям.

Глава 4. Проходные пространства выходят из‐под контроля Социальные противоречия советских подъездов и улиц

Для советского гражданина дверь подъезда – это что-то загаженное, зацарапанное, покрашенное или отвратительным красно-коричневым суриком, или, если в деревне, выцветшей голубой краской, а то и вовсе сгнившее.

Андрей Кончаловский. Возвышающий обман[277]