Вещная жизнь. Материальность позднего социализма

Советский культуризм в текстах его приверженцев предстает как атлетическая система, направленная на формирование идеального тела; ее породила хрущевская оттепель, когда власть отошла от централизованных и прямолинейных методов социального контроля. Если говорить о советской биополитике, человек участвовал в укреплении власти не только на дискурсивном или ритуальном (участие в массовых торжествах по случаю советских праздников), но и на телесном уровне. Образ «хорошего» гражданина был прочно связан с физической формой еще с 1931 года, когда советское руководство утвердило комплекс ГТО («Готов к труду и обороне») как инструмент пропаганды физической культуры среди широких слоев населения, но вместе с тем как возможность оценить, насколько человек близок к идеальной физической форме, отождествляемой с его способностью трудиться на благо общества[465]. Вот почему, когда советские приверженцы культуризма утверждали, что его ценность именно в способности укреплять человеческое тело и формировать настоящих граждан, их доводы уходили корнями глубоко в советское дискурсивное поле. «Мышцы даны человеку не для любования, а для работы, – писали Тэнно и Сорокин в заключении к пособию по культуризму 1968 года, подчеркивая, что мускулы – это инструменты. – Железо делает чудеса, но воля и упорство сделают еще больше»[466].

По мнению Олега Хархордина, десталинизация советского общества отнюдь не привела к ослаблению социального контроля. Случилось противоположное – Хархордин описал это явление как постепенный переход от государственного надзора сталинской эпохи к «все более пристальному надзору друг за другом в повседневной жизни» при Хрущеве и после[467]. Культуризм с присущей ему тенденцией перемещать мужское тело в сферу визуального был, очевидно, связан с этой трансформацией. Помимо соревнований по культуризму, которые советская пресса презрительно, но весьма метко именовала «конкурсами красоты», чтобы продемонстрировать свое тело как эстетический объект, культуристы летом ходили на местные пляжи и носили рубашки с коротким рукавом[468]. Подобные формы проявления маскулинности отражали сложное вуайеристское пространство залов, где тренировались советские любители. Некоторое представление об этой сложности дает фотография подвального спортзала в Люберцах (ил. 5.3). Вырезки с изображениями культуристов, которые мы видим в левой части снимка, выполняли роль плакатов; тела профессиональных западных спортсменов служили ориентирами, а их мышцы превращались в фетиши, но одновременно эти фигуры, подобно лорду Китченеру на знаменитом британском агитационном плакате 1914 года и его более поздним имитациям, выступали как источник властного взгляда. У этого взгляда была и схожая функция – мобилизация: плакаты представляли мускулы как фетиш и побуждали тех, кто смотрел на них, усиленно наращивать мышечную массу. Бывший культурист, в прошлом занимавшийся в одном из люберецких спортзалов, вспоминая свои попытки увеличить бицепс, открыто сослался на эту вуайеристскую логику:

Ил. 5.3. Подвальный спортзал в Люберцах. 1980‐е годы. Источник: URL: http://www.furfur.me.

«Тогда меня звали Худой. Худой – потому что бицепс не рос. Я его качал, качал – гантелями, штангами. Для пацана же как? Бицепс – главная мышца. Чтобы майку надеть, а там ручища такая здоровая, как у Шварца [Арнольда Шварценеггера]. А у меня не рос ‹…› [В ответ на вопрос, завидовал ли он более мускулистым мужчинам.] Когда ходишь в зал с человеком, раз в неделю меряешь „банку“ [бицепс] и видишь: у него растет, у тебя нет. Начнешь завидовать»[469].

Помимо упоминания бицепса «как у Шварценеггера», приведенная цитата раскрывает еще один аспект вуайеристского пространства советских культуристов – их стремление натренировать тело, чтобы потом выставить его на всеобщее обозрение. На ил. 5.3 олицетворением взгляда со стороны становится плакат с изображением девушки на заднем плане (схожие плакаты висят на стенах в подвальном спортзале, воссозданном в фильме «Меня зовут Арлекино»), а в приведенной цитате фантазии автора («а там ручища такая здоровая, как у Шварца») предстают как главная мотивация его усердных тренировок. Изображения профессиональных культуристов укрепляли у обладателей «неразвитых» мышц чувство собственной неполноценности, но говорить о неполноценности имело смысл только при наличии более непосредственной системы надзора – со стороны общества, под взглядом которого тот, у кого не получилось добиться внушительной мускулатуры, немедленно чувствовал себя уязвленным.