Весна

Солнце стояло в зените, и виноградные лозы уже не отбрасывали тень, когда черные турецкие всадники, перевалив через Бадемликскую возвышенность, начали окружать обреченный город. Неподалеку, за спиной регулярного турецкого войска, чудовище хаджи Тагир-ага точил свой ятаган и еле сдерживал рвавшихся к грабежам и крови башибузуков.

Подполковник Калитин, с тревогой всматриваясь в темные силуэты турецких всадников, отдал приказ об отступлении. Знамя, развевавшееся над виноградником и мужественно выстоявшее под огнем, медленно поплыло назад. Турки бросились вслед отступавшим. Вражеская пуля настигла знаменосца Цымбалюка и свалила его на землю. Но раненый русский богатырь, сделав сверхчеловеческое усилие, поднялся, и знамя снова зареяло над батальоном. Ослепительно сверкнул пробитый пулями золотой крест. Как остервенелые осы, устремились турецкие пули к святыне ополченцев — драгоценному дару, присланному первым болгарским солдатам гражданами Самары.

— Все к знамени! — раздался голос Калитина.

Ополченцы бросились к знаменосцу. Ползли даже раненые, устремив взор на чудесное знамя.

— Братья-ополченцы, не пожалеем жизни для спасения Болгарии! — воскликнул Стоян Станишев, всего лишь два месяца назад покинувший аудитории Парижского университета, чтобы сражаться за свободу отчизны. Он кинулся к знамени, но вдруг взмахнул руками, зашатался и упал лицом вниз. Горячая земля жадно впитала в себя молодую чистую кровь.

Отряд молодых ополченцев, окружавший знамя и свернувший было за холм, вдруг исчез, поглощенный сворой турецких янычар. Знамя словно провалилось сквозь землю.

— Где знамя? — воскликнул подполковник Калитин. — Наше знамя в руках турок!

И, пришпорив коня, Калитин помчался туда, где исчезло знамя. Лес штыков преградил ему путь, но он не дрогнул. Конь вздыбился и, прорвавшись сквозь стену штыков, понесся за огромным анатолийцем, убегавшим со знаменем. Подполковник выхватил револьвер, выстрелил, и прежде чем турок рухнул на землю, вырвал у него знамя и на левой руке высоко поднял его над головой. Ополченцы снова бросились к своему командиру, но в это время турецкий солдат, как змея ползший в винограднике, вдруг вскочил и с диким ревом, подняв над головой ружье, вонзил штык в грудь подполковника. Калитин выронил знамя. Турок схватил его и оглянулся вокруг, соображая, куда бежать.

Но путь ему преградил ополченец Начо, огромный и страшный. Он сбросил с себя мундир, который был ему тесен, и в одной рубашке, засучив рукава и обнажив косматую грудь, дрался с турками. У Начо еще в начале боя кончились патроны, штык сломался, и потому, схватив винтовку за конец ствола, он сокрушал врагов прикладом. Начо размахивал ею с такой силой, что на землю валились и турки и лозы. В мгновение ока сшиб он турка, похитившего знамя, вырвал знамя у него из рук и отдал унтер-офицеру Фоме Тимофееву.

— А где мой?

— Кто? — не понял Фома.

— Да прапорщик мой, Алешка.

— Видел недавно, он на плечах раненого командира нес. Беги и ты назад! — крикнул унтер и побежал по ровной дороге, неся в руках развевающееся знамя.

— А как же с этими? — показал Начо рукой на турецкие полчища, но знаменосец не ответил ему: он был уже далеко.

Увидев, что все отступают к городу, Начо тоже побежал.

В тот же вечер русско-болгарские войска, храбро сражавшиеся на Старозагорской равнине и оставившие не менее пятисот убитых на виноградниках Чадыр-могилы, перешли реку и расположились бивуаком под старыми ивами. Была звездная июльская ночь. Истомленные кровопролитной битвой солдаты спали глубоким сном, когда в палатку подполковника Нищенко просунулась лохматая голова Начо.

Нищенко сидел на походной кровати и курил. Он удивленно взглянул на огромную фигуру ополченца и, узнав Начо, спросил:

— Чего тебе?

— Ваше благородие, где мой?

— Кто? — поднялся с кровати подполковник.

— Да мой прапорщик, Алешка. Все батальоны обошел… как сквозь землю провалился. Пришел вот у вас узнать.

— Твой прапорщик? — переспросил Нищенко и покачал головой. — Тут его не было. Видел его мельком при отступлении, он нес раненого командира, но потом исчез. Не знаю, куда он девался.

— Что же мне делать, если его убили? — по-детски беспомощно спросил Начо, глядя на подполковника широко раскрытыми глазами.

— Лучше всего, братец, иди поспи. Утро вечера мудренее.

Но Начо не сдвинулся с места.

— Ну, что тебе еще? — спросил Нищенко.

— Револьвер мне, ваше благородие… дайте мне ваш револьвер!

— Револьвер?

— Так точно.

— Зачем он тебе?

— Пойду на виноградники, искать Алешку.

— Но там же турки. Посмотри на небо. Старая Затора горит!

— Так точно.

— Ну вот, ложись и спи.

— Так точно, но дай мне револьвер.

— Говорят тебе, нельзя туда идти.

— Так точно, нельзя, но я пойду.

И, протянув руку, Начо взял револьвер, висевший на стене над походной кроватью.

— Что ты делаешь? — воскликнул подполковник.

— Я верну его, ваше благородие! Честное слово, верну! Вот смотри, крест целую.

Начо наивно скрестил указательные пальцы, приложился к ним, отступил назад и исчез в темноте.

Драгуны, охранявшие спящий лагерь, остановили его.