Весна

Эхо подхватило этот спасительный клич и понесло по лесистым вершинам Балкан. Словно цыплята, на которых налетел ястреб, вмиг рассыпались турки, добравшиеся было до Зеленого дерева. Покатились по оползням и оврагам, бросались вниз головой в пропасти, исчезали в зеленых зарослях Лесной поляны. Это произошло так внезапно, что Начо не успел прийти в себя. В первом всаднике, мчавшемся к Орлиному гнезду, Начо узнал Алешку, своего молодого командира. Спасение! Раскрасневшийся, запыленный, с гневно сверкающими глазами, мчался всадник. Сабля его горела огнем. Это Алешка, никто как он!

Стрелки́ генерала Радецкого, подоспевшие в эту роковую минуту, соскочили с коней, залегли и открыли огонь из своих берданок.

Ружье Начо, замолкшее еще вчера, выскользнуло у него из рук. Начо опустился на землю и широко раскрытыми глазами следил за Алешкой, уже взлетевшим на соседнюю высоту и грозно размахивающим саблей.

— Вот и он меня спас! — прошептали побелевшие губы ополченца, и по щекам его потекли крупные блестящие слезы.

Перевод Г. Молленгауэра и К. Янакиева-Болиева.

В БЫЛЫЕ ВРЕМЕНА

В Фачевой корчме поп Трошан из Царева градища затряс всклокоченной своей бородой и так стукнул кулаком по столу, что доверху наполненные горячей ракией граненые стаканы расплескались.

— Не быть мне больше попом, коли в нашем селе завтра появится хоть один из этих красных бюллетеней! Клянусь, вот эту бороду, что до пупа отрастил, обрею напрочь!

— Ты богу кайся, а наперед не зарекайся! — отозвался Тодор — Лягушачий депутат, которому коммунисты не раз жару давали. В селе Тодора не любили и на выборах обычно прокатывали, но начальство своею властью каждый раз распускало красный совет общины, назначало свою тройку и сажало Тодора на председательское место. Управлял Тодор общиной — как бог на душу положит. Транжирил народные деньги. Взбрело ему как-то в голову отгрохать общинный хлев на манер дворца, а сельская школа между тем ютилась в полуразвалившейся халупе, оставшейся еще с турецких времен. Велел понарыть на берегу реки большущие ямы, да так их и оставил. Ямы залило водой, завелись в них лягушки. Народ стал потешаться над ним: «Председатель-то наш лягушек разводит, чтоб на выборах побольше голосов собрать». И окрестили его Лягушачьим депутатом.

— Эх вы, не знаете, с какого боку подступиться! — сказал поп и долил свой стакан.

— Как ни подступайся, а не идет у нас дело! Наши коммунисты в большой силе теперь.

— А что, у вас в лесу дубины перевелись? Мы, к примеру, у себя всех ненадежных в бараний рог скрутили. Всех подряд обыскиваем. Без нашего ведома в Царево градище и птице не пролететь, — расхвастался поп Трошан…

А в это самое время в низенькой сапожной мастерской напротив, где работал партийный секретарь Васил и его подмастерье Инка, происходил такой разговор.

— Только в одно Царево градище не сумели мы передать бюллетени, — задумчиво говорил Васил. Он отложил в сторону свой сапожный молоток и, взяв нож, принялся обрезать подметку. — Ну-ка, Инка, вставай, снимай передник!

— Мехмед, сборщик яиц, говорит, там село с ружьями охраняют.

— И пускай охраняют. Давеча в клубе мы с Лесой, как увидели телегу попа Трошана, придумали такой план: сам поп и перевезет нам бюллетени. Он сейчас в корчме ракией накачивается, а телега во дворе стоит. Вот ты, браток, и сунь сверток с бюллетенями в сено, под сидение. И шагай в село как ни в чем не бывало — я не я и лошадь не моя. Сиди себе и дожидайся в корчме у Михала Шопа. Поп Трошан на обратном пути непременно завернет в трактир — сроду того не бывало, чтоб он мимо проехал. Как, значит, он войдет, вынешь из его телеги бюллетени и разнесешь их по домам. Наши тебе помогут. Только помните, глядеть в оба, чтоб не накрыли. Ну, вот уже и стемнело. На улице ни души. Собирайся!

Инка скинул свой кожаный передник, взял сверток с бюллетенями и неслышно вышел из мастерской. Вечерние сумерки сразу поглотили его. Васил поднялся, чиркнул спичкой, закурил и стал пристально вглядываться в Фачеву корчму. Не успел он сделать и трех затяжек, как Инка вернулся.

— Сделано, дядя Васил! — сказал он. — Что еще?

— Больше ничего. Скажешь нашим, чтоб не сгибали бюллетени, потому что тогда их будут считать недействительными. В час добрый! Иди не большаком, а тропкою, наперерез. Даже если черепашьим шагом пойдешь, и то попа обгонишь.

Инка накинул на голову шерстяной башлык. Васил завязал ему концы башлыка сзади.

— Ты слыхал легенду о Троянском коне? Не слыхал? Ну, вернешься — расскажу.

— До свиданья, дядя Васил.

— Смотри, будь молодцом, сынок! Ты солдат партии!

Инка прошел вдоль заиндевевшей Чавдаровой изгороди, пересек речку Минушку и стал взбираться вверх по тропке на Кале. Добравшись до вершины, где когда-то высились крепостные башни, он остановился, чтоб перевести дух, и тут услыхал, как внизу, на шоссе, цокает копытами лошаденка попа Трошана. Видно, намерзлась и изо всех сил поспешает в теплую конюшню.