Весна, лето, осень, зима… И опять весна…

Фёдор Иванович может часами твердить это своё заклинание, эту свою безысходную мантру. Иногда он выходит на лестничную площадку к лифту и зовёт: «Ася, Ася…»

Это делается для соседей, чтобы они подошли, посочувствовали. Но никто к старику не подходит, а если и сочувствуют, то издалека.

Однажды он вышел к лифту голый и стоял, я с трудом его затащил назад в квартиру:

– Зачем вы это сделали, Фёдор Иванович?

– Я хотел, чтобы мне кто-нибудь что-нибудь сказал…

Когда в квартире такое творится, заснуть трудно. Я закрываю глаза и представляю себя на пляже. Я лежу на песке, светит южное солнце, ласковое море едва слышно бьётся о берег, звенят цикады, летают чайки. Утренний туман скрывает лодки, как сказано у Пушкина, рыбарей. Странный какой-то туман, нет чтобы рассеяться в положенный срок, он надвигается на меня всё ближе, ближе, ближе и превращается в едкий дым, мне тяжело вздохнуть, я просыпаюсь, вся комната полна едкого дыма, входная дверь раскрыта настежь, Фёдор Иванович стоит на лестничной клетке, на шестом этаже идут сварочные работы. Сначала лифт ставили, теперь они его ремонтируют. Весь дым валит в наш коридор, я затаскиваю старика в квартиру. Плотно закрываю обе двери…

У нас большое горе, эпицентр горя – Фёдор Иванович, он навалился на стол, прижавшись щекой к липкой скатерти, руки закрывают голову. Прямо перед ним фотография покойной жены, Анастасия Фёдоровна с букетом полевых цветов, улыбается. На фотографии она уже старенькая, но Фёдору Ивановичу она кажется молоденькой девушкой. «Доченька моя», – плачет бездетный старик. Жена ему была и матерью, и нянькой, и сестрой-сиделкой, и наставницей, и дочерью. Потерю Фёдор Иванович переживает очень тяжело, он всё время плачет, а когда устаёт плакать, вздыхает: «Пропащий я теперь человек…», – немного отдохнёт и снова плачет.

Никогда до этого я не видел, как плачут пожилые люди. Наверное, мне повезло. Даже трудно себе представить, чтобы мой дедушка, Андрей Фомич, заплакал на людях. Бабушка тоже была человеком мужественным и сдержанным. Слёзы на её глазах я видел лишь однажды.

Меня провожали на учёбу в институт, впереди были первый семестр, лекции, зачёты, экзамены и прочие атрибуты студенческой жизни, поезд громыхнул вагонами и медленно двинулся в дальний путь. В этот момент бабушка заплакала. Я не ожидал увидеть на её глазах слёзы. Я закричал через вагонное стекло: «Я же буду приезжать!.. Буду приезжать!.. Приезжать!..» Но бабушка шла за вагоном и тихо плакала. Она знала, что это уже другой внук будет навещать наездами, что мы неизбежно теряем бОльшую часть родства…

– Слушай, а ты «скорую» вызвал?

– Вызвал, вызвал, ещё час назад вызывал.

– Русский час длинный, – вздыхает Фёдор Иванович.

Ждём «скорую». Она у нас теперь частый гость. Фёдор Иванович просит вызвать чуть ли не каждый день. С приездом врачей вокруг него некоторая суета, какое-никакое внимание. Вопросы, ответы. Укол снотворного, после которого долгий и глубокий сон.

Это Фёдор Иванович усвоил хорошо, и если я прошу его потерпеть, не дёргать врачей, не трезвонить, он просит вызвать «скорую» соседей.

На следующий день после приезда «скорой» к нам приходит участковый врач Наталья Владимировна, женщина с низким, хриплым голосом. Она выкуривает «беломорину», говорит со мной, стараясь не смотреть на Фёдора Ивановича. На прощание выписывает снотворное и говорит: «Если он не напишет заявление, в дом «хроников» его не положат».

Последний раунд с жизнью Фёдор Иванович проиграл. Раньше всегда выигрывал, в крайнем случае – бился на равных, а сейчас потерпел поражение и от непривычки проигрывать ему ещё тяжелее.

Бабушка долго болела… Я приезжал, как и обещал, после каждого семестра. Вот и в этот раз приехал на каникулы. Мой приезд мы решили отметить походом за пенсией. Из-за болезни бабушка долго не выходила на белый свет, и вот решилась…

На улице бабушка стесняется, ей кажется, что все замечают, какая она неуклюжая, какая она неловкая при ходьбе. Ей непривычно ощущать на себе старенькое пальтецо, непривычно далеко идти, иногда бабушку пошатывает, тогда она хватается за меня и останавливается. Бабушка смотрит на меня и виновато, и с гордостью: «Вот вырос внук, можно на него опереться».

Фёдору Ивановичу опереться не на кого.

– Слушай, ты добрый… Убей меня…

– Что вы такое говорите, Фёдор Иванович?

– Господи, и зачем я только дожил до такого?!

– Вы поправитесь, обязательно поправитесь. Вы ещё…

– Нет, не поправлюсь, я по себе чувствую – не поправлюсь, – тихо перебивает старик.

Все нити, соединяющие его с жизнью, порваны, а жизнь осталась. И никак Фёдору Ивановичу не умереть. Мешает здоровое крестьянское сердце, которое стучит и стучит, стучит и стучит…

Сегодня старик учудил: открыл газ, а спичку к конфорке поднести забыл. Сидел, ждал, пока закипит чай. Кухню я проветрил, чайник ему вскипятил, но вот как его такого оставлять? А у меня на носу командировка.

– Федя, Федя, каким ты стал, – доносится с небес голос Анастасии Фёдоровны.